Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Платоновского сына так и держали в тюрьме.

Переполненный всем этим, Шолохов загулял с Фадеевым.

Эти двое знали многое, о чём другие писатели и тем более большинство советских граждан даже не догадывались.

Им было чем поделиться, о чём погадать.

Разгорячённые молодостью, дружбой и захватывающим чувством молодецкой, бойцовской самоуверенности, заглянули к Евгении Соломоновне в редакцию. Та несказанно им обрадовалась. Посидели у неё, но в кабинете было не слишком удобно, и Шолохов вдруг предложил:

– Жень (впервые так её назвал)… А поехали ко мне в «Националь»?

Она тут же согласилась.

Ещё в конце мая, как гласит внутренняя переписка НКВД, «поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, который с семьей остановился в гостинице “Националь” в 215 номере. Контроль по указанному объекту длился с 3.06. по 11.06.38 г.».

Ничего предосудительного в тот заезд не случилось, но контроль продлился и в августе. Контролёры – то есть стенографистки – согласно приказу должны были «в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать необходимые меры».

В тот день контролёр Королева включилась в номер Шолохова. Услышала несколько голосов сразу и тут же запросила санкцию на дальнейшее прослушивание. Начальник отдела оперативной техники Михаил Алёхин связался с начальником Секретно-политического отдела Александром Журбенко и получил подтверждение.

Весь вечер Шолохова, Фадеева и Хаютину-Ежову слушали.

Им было весело. Выпивали, дурачились, хохотали. Михаил и Евгения несколько раз коснулись друг друга и, как взрослые люди, обо всём догадались.

До завтрашнего дня у Шолохова было время передумать.

Он мог без труда найти себе не одну подругу, а дюжину: любого характера, окраса и фасона. 33-летний, по-настоящему обеспеченный, а на фоне подавляющего большинства советских граждан даже богатый, к тому же очень красивый, к тому же невероятно, как самые известные наркомы, лётчики, артисты, знаменитый. Ещё и депутат. В киосках по всей стране с 1935 года продавались открытки с его изображением!

Но ему понравилась именно эта еврейка: стервь глазастая, ярко смеётся, неглупа, чувственна.

Шолохов иной раз задумывался о таинственном еврейском народе, вынесенном русской революцией на самые вершины политики и культуры. Он точно не упустил тот факт, что три главы управления НКВД в Ростове, последовательно загонявших его в яму – Люшков, Каган, Дейч, а ещё Шацкий, – были евреями. Едва ли это сыграло определяющую роль в наметившихся отношениях с Евгенией, но на дальнем, непроговариваемом плане присутствовало.

Однако она была не просто еврейка – а жена Ежова.

О Ежове рассказывали, что однажды при виде его один из наркомов обмочил штаны.

Шолохов вполне мог предположить, что в номере есть прослушка, ведь его слушали уже много лет в Вёшенской.

Он безусловно был уверен в том, что за ним следят.

Не издевался ли он над Ежовым?!

* * *

Вечером, вернувшись домой и желая позлить мужа, Евгения Соломоновна рассказала ему, что за ней ухаживает Шолохов. Ежов устроил скандал. Кажется, она того и добивалась.

На следующий день Шолохов снова явился в редакцию:

– Женя, пойдём обедать?

– А пойдёмте, Миш.

Они снова поехали в «Националь». Цитируем рапорт начальника первого отделения 2-го специального отдела НКВД лейтенанта госбезопасности Николая Кузьмина: «На второй день заступила на дежурство стенографистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежова у Шолохова». Стенографировала она на совесть. Помимо слов, записала всё, что происходило: «идут в ванную», «ложатся в постель» и дальнейшее – возгласы, стоны.

– Трудная у нас будет с тобой любовь, Женя, – сказал Шолохов Евгении после всего. Согласно стенограмме, они провели в номере несколько часов. Потом Шолохов пошёл её провожать.

Начальник отдела оперативной техники Михаил Алёхин, получивший стенограмму, отправился на доклад к Ежову. «Конец тебе, писатель», – наверняка подумал по дороге.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вернувшись от Ежова, Алёхин вызвал Кузьмина и приказал никому о стенограмме случившегося в гостинице «Националь» не рассказывать, а все последующие стенограммы передавать лично ему, не распечатывая.

Свидетелем событий того же вечера в доме Ежова случайным образом стала подруга Евгении Зинаида Гликина. Позже она дала следующие показания: «На другой день [после свидания с Шолоховым] поздно ночью Хаютина-Ежова и я, будучи у них на даче, собирались уж было лечь спать. В это время приехал Н. И. Ежов. Он задержал нас и пригласил поужинать с ним. Все сели за стол. Ежов ужинал и много пил, а мы только присутствовали как бы в качестве собеседников.

Далее события разворачивались следующим образом. После ужина Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности встал из-за стола, вынул из портфеля какой-то документ на нескольких листах и, обратившись к Хаютиной-Ежовой, спросил: “Ты с Шолоховым жила?”

После отрицательного её ответа Ежов с озлоблением бросил его [т. е. документ] в лицо Хаютиной-Ежовой, сказав при этом: “На, читай!”

Как только Хаютина-Ежова начала читать этот документ, она сразу же изменилась в лице, побледнела и стала сильно волноваться. Я поняла, что происходит что-то неладное, и решила удалиться, оставив их наедине. Но в это время Ежов подскочил к Хаютиной-Ежовой, вырвал из её рук документ и, обращаясь ко мне, сказал: “Не уходите, и вы почитайте!” При этом Ежов бросил мне на стол этот документ, указывая, какие места читать.

Взяв в руки этот документ и частично ознакомившись с его содержанием… я поняла, что он является стенографической записью всего того, что произошло между Хаютиной-Ежовой и Шолоховым у него в номере.

После этого Ежов окончательно вышел из себя, подскочил к стоявшей в то время у дивана Хаютиной-Ежовой и начал избивать её кулаками в лицо, грудь и другие части тела. Лишь при моем вмешательстве Ежов прекратил побои, и я увела Хаютину-Ежову в другую комнату».

Контроль за номером Шолохова продолжался десять дней. О случившемся он не знал и съезжать не торопился. Заглянул как-то к Евгении на работу, но там сказали, что она взяла отпуск.

В сентябре Хаютина-Ежова уехала в санаторий. Оттуда писала Ежову: «Потерять тебя, тебя, которого я выходила во время болезни как маленького, которому отдала всё лучшее, что имела, а в результате принесла страдания… А как мне хотелось хоть чем-нибудь сделать тебе хорошее… Если ещё живу, то только потому, что не хочу тебе причинять неприятности, хватит с тебя. Понимаю тебя, не сержусь и люблю так, как никогда не любила, хоть и всегда молилась на тебя за твою скромность, преданность партии и тов. Сталину».

С Шолоховым они больше никогда не встретятся.

* * *

В октябре 1938 года Луговой получил очередную анонимку.

«Я, гр. хутора Колундаевки Вёшенского района, арестован органами РО НКВД. При допросе на меня наставляли наган и требовали подписать показания о контрреволюционной деятельности писателя Шолохова».

Автор письма сообщал, что Шолохова знает мало, видел его только мельком, но книги читал, никакой контрреволюционной деятельности за ним не ведает. Посему требуемого показания он не подписал. Однако в покое его не оставили, а продолжили добиваться нужных показаний, всячески угрожая.

Луговой вспоминает: «Я рассказал об этой анонимке Михаилу Александровичу. Он удивлён этим не был. Показал мне тоже анонимку, полученную им по почте. В ней казак хутора Гороховки Вёшенского района писал, что он был арестован и подвергнут допросу работниками районного отдела НКВД и что ему предложили подписать показания на Шолохова – о том, что он якобы враг народа, является руководителем повстанческих групп на Дону, что у него часто собираются руководители повстанческих групп и ведут разговоры о свержении Советской власти на Дону».

Луговой уже не понимал, кто мог за этим стоять: неужели новое ростовское руководство, с которым они и познакомиться толком не успели?