Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

затих, напряжённо стиснув зубы, приподнял голову, прижав подбородок к груди, словно пытаясь подняться или заглянуть туда, где, казалось, несколько секунд назад произошёл подрыв гранаты. После чего он обессиленно рухнул, ощущая затихающую пульсирующую, и всё же нежащую слабость внизу живота.

— Ты в норме? — спросила она, когда всё закончилось.

Он обессилено кивнул в ответ.

— Ты вовсе не плох для солдата, — сказала она, — и оружие твоё в полном порядке.

Егор улыбнулся.

— Ты просто потрясающий экземпляр в этом раю, — сказал он, приходя в чувства.

Анжела облизнулась, сверкнула хитрыми глазами и, устроившись на его груди, замолчала. Бис прикрыл глаза. Улыбка больше не сходила с лица. Волна невероятного блаженства накрыла его с головой. Но это продлилось недолго.

— Привет, па! — прозвучало внезапно.

— Матвей? — закрутил Егор головой, стараясь сквозь рваное отверстие в прилипшей к лицу ткани одним глазом отыскать сына там, откуда исходил звук. Никакой Анжелы рядом не было.

— Да, это я.

— Ты чего не в школе?

— Урок отменили, — равнодушно сказал Матвей.

— Ты сильно промок?

— Немного.

— Иди сюда. Что это у тебя на лице? — свёл брови Егор, прищурил глаз и выпятил подбородок. — Синяк?

Матвей отмахнулся плечом, отвёл взгляд.

— Что случилось? — спросил Егор.

— Один тип задирает меня…

— А что ты?

— Он сильнее. И не один. С друзьями.

— У тебя нет друзей?

— Есть.

— И они не помогли тебе?

— Их не оказалось рядом.

— Что ты сделал ему? — напряжение внутри Егора нарастало.

— Ничего. Он просто ударил меня.

— А ты?

— Я не смог ему ответить, если ты об этом?

— Почему?

— Тогда бы они избили меня все вместе. Я сделал глупость?

— Нет, конечно. Но ты не пытался его остановить?

— Пытался, — сказал Матвей, понурив голову. — Предупредил, что мой отец служил в спецназе и при встрече обязательно открутит ему башку.

— Неплохая попытка, — признал Егор. — Что было дальше?

— Ничего. Что мне было сказать им ещё? Сказал, что знал. Мне немного о тебе неизвестно, ну и то, что ты вернулся с войны таким… что был тяжело ранен. Мама рассказывала только это и никаких других деталей больше. Это же не пулей тебя так?

— Нет, не пулей. Это был фугас.

— Помню в детстве я игрался с твоей медалью «За Отвагу». Она мне нравилась. Теперь я знаю почему?

— Почему же?

— На ней было всё, что так восхищает: алые буквы, говорящее о бесстрашии слово, самолёты, танк. Тогда я не понимал, что получить такую награду мог человек исключительной храбрости, принципиальности и совести. Не понимал, что означают все эти слова. За то теперь точно понимаю их значения. Но вот, что у меня никак не укладывается в голове — как человек с такой медалью мог оказаться без принципов, без совести и чести, ещё и алкашом?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты помнишь время, когда я был совсем маленький?

— Конечно, помню.

— В действительности, это странно слышать. Ведь ты проводил со мной очень мало времени. Поверь, я не обижаюсь.

— Что ты хочешь, чтобы я вспомнил?

— Когда я был маленький, не такой, когда не понимаешь того, что видишь или что тебе говорят, а такой, когда навсегда запоминаешь то, что слышишь много — много раз.

— И что же это? — спросил Егор.

— Правда, не помнишь? — спросил Матвей.

— Правда, — с горечью признался Егор.

— Так вот, ты обнимал меня и всегда повторял одно и то же, всегда одни и те же слова: нет ничего ценнее меня, ни твои принципы, ни отвага, ни честь.

Когда до рассвета оставалась пара часов, Егор открыл глаз. В эту минуту его тело боролось с холодом, с холодной липкой росой, опустившейся на землю с наступлением вечера. Той самой, которую заметно по утру на листьях растений. Интересное вещество роса, сильное. С чем только её не сравнивали — и со слезами богов, и с кровью земли. Знахари говорили, что роса саму зарю мира помнила и память эту нам отдала в виде силы своей, а сила та настолько удивительна, что постичь её человеку не дано — разве что богу. А бога редко какой человек слышать хочет — боится. Роса появлялась в ясную летнюю или осеннюю погоду, при полном отсутствии ветра, на предметах легко отдающих тепло. Например, траве. По этой самой причине роса никогда не блестела на тропинках или на земле, которые подолгу его сохраняли, за то она появлялась под землёй, когда слой почвы, находящийся под верхним пластом грунта, был более тёплым и влажным, чем расположенный над ним.

За ночь роса проникала под землю, заползла в каждую щель и даже ниже — так она оказалась в шахте лифта. Появилась на одежде, на сырой вонючей маске, на низком потолке и, образуя крупные капли, изредка падала Егору на лицо. Понижение температуры воздуха и влажность не заботясь над тем запустили интереснейший механизм в его организме, мобилизовав на борьбу с холодом. И хотя, опираясь на практический опыт, организм больше любил греться на солнышке или под одеялом, оказалось, что он имел и другой аппетит. При снижении температуры в клетки попадало больше кислорода, скорее протекала регенерация. Холод улучшал работу иммунной системы, снижал концентрацию инсулина в крови, выводил из организма токсины, замедлял разрушительные химические реакции.

Учёные утверждали, что снижение температуры на полградуса в помещении, в котором находился человек, продлевало ему жизнь. По их мнению, понижая каждую ночь температуру на один или два градуса, можно было продлить жизнь человека на несколько лет.

Ночное понижение температуры оказало на Егора слабое, но всё же благотворное действие. Нахождение в холоде явилось стимулятором для центральной нервной системы. Белок адипонектин, количество которого увеличилось в теле под действием низких температур, способствовало повышению реакции на инсулин, что привело к снижению количества глюкозы в крови. О положительном действии холода на людей перенесших ампутацию конечностей и мучающихся от фантомных болей Егору было известно ещё со времени нахождения в главном военном клиническом госпитале Внутренних войск, где он восстанавливался после тяжёлого ранения. Терапия холодом помогла уменьшить острую боль быстрее, чем большинство известных способов. Холод оказался эффективнее обезболивающих препаратов.

Так прошёл день, ночь, ещё один день и ночь, и наступил новый. Егор совершенно перестал существовать. Он опрокинул щит, преграждающий путь к спасению, но лишился сил сопротивляться. В нём едва теплилось единственное желание — вспороть живот и выпустить жизненную силу, которая иссякла, но пока не остановила сердце. Вспороть живот и выпустить силу — как подобная мысль пришла Бису в голову? В традициях Старого Света вспарывание живота считалось суровой формой смертной казни. Особенно