Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

слаб, подождите пару дней.

— Не могу ждать, очень важный человек на телефоне.

— Жена? — догадалась Мария.

— Она.

— Две минуты! — нахмурив брови, согласилась Мария.

— Спасибо.

— Халат возьмите! — бросила она вдогонку.

Уже в палате Игорь набрал номер Кати.

— Катя, Егор в сознании, но он спит. Будить нельзя. Но я не знаю, когда смогу оказаться у него в другой раз…

— Положите трубку к его уху и дайте мне пять минут.

— Врачи разрешили только две. Минуты.

— Хорошо, значит, две.

Игорь осторожно подложил телефонную трубку к уху на подушку, чтобы Егор мог слышать её голос.

— Это твоя Катя, — в полтона сказал он, — поговори с ней.

Бис при этом не повёл и бровью, а имя Кати, если и пронеслось сквозь сознание, то — как падающая звезда через полнеба — не заметно.

— Алло? Егор? — тихо сказала она, прислушиваясь и соглашаясь с тем, что говорить ей предстоит одной, не зная, услышит он её или нет. — Егор… — повторила она, прислушиваясь к тишине. — Это я, Катя… Хочу услышать твой голос и чтобы ты услышал мой, — она прикрыла рукою глаза, замолчала на минуту и глубоко вздохнула. — Глаза твои — луга цветные… — у неё перехватило дыхание и из глаз покатились слёзы, — помнишь его? — спросила она, жалобно всхлипывая и кусая губы, но тут же собралась и продолжила, — мне часто видятся в природе, в капризной плачущей погоде и на карнизе той скалы… Но там, где волны бьют о берег, давно не слышен плёс прибоя и Терек в ожидании боя осиротел здесь от войны… — дрожащим голосом она произнесла строки стихотворения, с трудом сдерживая слёзы. — Ты писал их мне, помнишь, в письмах из Чечни? Теперь я читаю их тебе… Но сегодня мне не нужны стихи, слышишь? Я знаю, что ты уехал туда не просто так. Знаю, на этот шаг тебя толкнули серьёзные причины. Что там, где ты сейчас у тебя есть важное дело… Так вот, пожалуйста, заверши свои дела и вернись. И прошу помни, чтобы ты не собрался сделать — вернись ко мне живым! — она вновь замолчала, вытирая слёзы, а на другом конце телефонной трубки что — то щёлкнуло. — Егор? — вспыхнула она, словно спичка.

— Катя, это Игорь, мне пора. Я позвоню вам позже. Не плачьте. Теперь всё будет хорошо. Как только Егор сможет он перезвонит, обещаю.

— Хорошо, — согласилась Катя.

Из реанимации Егора перевели в просторную двухместную палату, где были кремовые стены и белый потолок, и ничто не напоминало о сером бетоне и одиночестве. Первое время в комнату друг за другом чуть ли не строем ходили медсестры и врачи, и справлялись о самочувствии выведенного из комы пациента. Этот вопрос звучал несчётное количество раз — утром, днём и вечером, от санитарок, медсестёр и врачей, но даже если Бис отвечал, что чувствует себя сносно они всё равно лезли к нему под пижаму с градусниками, стетоскопами и иголками. Он вращал глазами из стороны в сторону, наблюдая за ними, и первые дни ничего не мог понять.

Пару дней спустя у Биса появился сосед по палате. Новый постоялец со сложным позывным, который стал для Егора полной неожиданностью ибо так в Пентагоне могли назвать специальную военную операцию где — нибудь в Ираке или Афганистане, привнёс в спокойную и размеренную жизнь палаты будничную суету, задав тишайшей комнате в больничном блоке вращение доступное живой планете.

— Я, Шах, если что. «Шах и мат», если полностью. Позывной у меня такой. Ты давно здесь? — спросил он.

Шах прошёлся по палате, выглянул в окно, заглянул в санузел.

— Точно не знаю, — тихо признался Бис, шевеля потрескавшимися губами.

«Шах и мат» с интересом взглянул на собеседника и погладил себя по стриженной голове.

— Так долго, что сбился со счёта? — усмехнулся он. — Год, что ли?

Сбросив личные вещи на свободную койку, Шах вернулся к Бису и протянул ему руку. Егор в ответ осторожно вытянул из-под простыни свою с пожелтевшими синяками на коже.

— Почему левой? — изумился Шах. — Ты сейчас дрочишь правой? Или ты безрукий?

Егор не ответил, прикрыл глаза и вернул руку на место.

— Без обид, братан, это шутка. Здесь заебись хоть кормят? Или как везде?

Егор пожал плечами, быстро стряхивая с них недоумение, словно этим простым жестом хотел успокоить несчастного, который совершенно не был похож на больного, во всяком случае не этого отделения.

— Завтра же попрошусь на выписку, — сказал Шах, не пробыв в палате и двух минут. — Надоело!

Грубые выходки и бестактное подтрунивание, расчётливое и как будто давно заготовленное, выдаваемое новоиспечённым постояльцем за бравурную манеру поведения, напоминала по своей остроте абстрактную стратегическую игру, в которой существуют комбинации поставить детский мат в два хода — позорный, как насмешка. Вероятно, по этой причине сомнительный гость обзавёлся таким необычным прозвищем, а может, все его циничные шутки были не более, чем обычный чёрный юмор, присущий почти всем без исключения солдатам на любой войне.

— Небось такая же баланда, как у тётки «Впроголодь»?

Егор припомнил, что женщина с таким позывным кормила бойцов его батальона. Моргнув глазом, Егор ничего не ответил. Для него молчание было естественным. В этом он походил на тех редких людей, которые в большой компании не чувствовали обязанности поддерживать разговор, оставаясь слушателями. Не говорить ничего его устраивало. Он терпеть не мог общаться по необходимости, не находил в этом ничего странного и ему не приходилось делать над собой усилий. Он просто смотрел и молчал, как будто путешествовал в одиночку.

Шах чувствовал, что собеседник не контактный и раздражался. Ему казалось, что он дружелюбен и открыт, а сосед напротив. К тому же чужое молчание Шах явно воспринимал как неуважение к себе. Егор тоже это почувствовал.

— Ты чего щёки дуешь, будто говна налопался? Обиделся всё — таки?

— Что снаружи происходит? — спросил в ответ Бис, всем своим видом показывая, что не обижен.

— А что снаружи? С утра идёт дождь — а как будто, мать его, вечность идёт… — сказал «Шах и мат». — Заебал!

— Это понятно. А что в мире творится?

— Да много чего, — Шах кивнул и зевнул одновременно. — В основном насилие и беспредел. Поговаривают, будто ВСУ готовят наступление на Славянск, а этот Министр обороны ДНР Кильватер, спринтер ссаный, собирается оставить город и спрятаться здесь, в Донецке. Этого нельзя допустить, потому что Славянск в стратегическом смысле важный форпост на линии Мариуполь — Донецк — Славянск.

Бис ничего не сказал. Он уставился в окно и погрузился в молчание. Небо на востоке понемногу прояснялось, дождь заканчивался. Машины