Тени Лордэна - Алессандр Рюкко

но в цепкие лапы этих бесчестных душегубов попадал кто угодно кроме меня. Я же являлся в ночных кошмарах купцам и феодалам, дрожавших над своими сокровищами, а простой люд мнил меня благородным героем, вершителем справедливости и слагал обо мне хвалебные песни. Дурачьё, я бы и их всех обокрал, если бы у них было хоть что-то стоящее, но кражей яблок не прославишься, да и сыт особо не будешь.

Я прожил так лет восемь, а может и девять, точно не упомню, но за эти годы я успел наворотить столько дел, сколько некоторые и за всю жизнь не сделают, пускай им и был бы отмерен гномий век или даже драконий. Однако эта глава мой вольной и полной свершений жизни завершилась, когда в начале весны наш молодой Император Багарис IV, тогда ещё носивший безобидное прозвище «Длинный», женился на принцесске из соседнего государства Лилерт, отданной ему в качестве гаранта мира между государствами. По этому поводу в столице состоялись пышные празднества, на которые съехались десятки послов с пожелания счастья молодожёнам и подарками, и, разумеется, что я не мог упустить такого веселья и тоже прибыл в Бренденхе́йм.

В две недели я наворовал добра почти на пять сотен золотых марок, даже разок запустил лапы в Имперскую казну, где обмочил кое-какие документы, но в том виноваты три пинты выпитого за здоровье Императрицы пива, и разок провёл ночь на мягчайших перинах во дворце одного герцога. Папаша не без выгоды для себя договорился выдать младшую дочурку за старого, обрюзгшего и заплывшего жиром, но при том сохранившую неудержимую тягу к молоденьким девицам графа, но ему назло она бросилась в объятия таинственного и весьма обаятельного незнакомца, заглянувшего вечерком в их сад. Как же она тогда сказала… «Пусть до конца моих дней все будут считать меня грязной шлюхой за то, что я познала мужчину до священных уз брака, но, возлежав с той дряхлой свиньёй, столь любимой и уважаемой моим отцом, я осквернюсь стократ больше чем теперь». Хех, а потом ещё удивляются, почему все бабы такие злые, коварные и неверные. Но я что-то снова отвлёкся.

В одну из ночей, шастая по улочкам столицы, я заприметил уютный особнячок, возле которого стояла новёхонькая карета, отнюдь не роскошная, но сделанная на славу и со вкусом. Свет в комнатах не горел, собак во дворе не было видно, да и охраны тоже, потому я решил мимоходом заглянуть внутрь. Дело плёвое, а вдруг чего-нибудь да найдётся? В крупных домах всегда отыщется пара ставень, которую от усталости или невнимательности прислуга забудет надёжно закрыть. Перелез через забор, прополз мимо кустов и влез на кухню, где в углу одиноко спала тучная кухарка. Затем перешёл в обеденную залу, а из неё и в гостиную.

Не знаю почему, но местечко показалось мне каким-то мрачным и гнетуще тихим. Меня не покидала странное и неприятное ощущение, что за каждым моим шагом внимательнейшим образом наблюдают, но, сколько бы я не озирался по сторонам, так никого и не заметил, а потому шёл дальше.

На первом этаже я забрал пару причудливых, но уродливых бронзовых статуэток с тёмными камнями вместо глаз, более походивших не на украшение, а на предметы культа, и поднялся наследующий этаж, где в дальней комнате надеялся найти какой-нибудь ларчик с монетами или драгоценными побрякушками, но за поворотом коридора меня встретило… пугало… Вроде оно… я помню его неказистую, сгорбленную фигуру в изорванном чёрном сюртуке, его старый мешок-лицо и его разорванный, измазанный в крови рот, из которого торчали перья и обломки костей. Оно казалось огромным, довлеющим и вездесущим, лишённым души, но более чем живым. Смотри, от одного воспоминания о нём у меня дрожат пальцы. Потом оно хрипло загоготало и двинулось на меня, отстукивая деревянными стопами по полу. Бросив мешок с добычей, я бежал прочь, страшась обернуться, а оно, или же они, визжа и скрипя, бежали за мной сквозь лабиринт коридоров, которому не было конца и края. Уродливые соломенные люди с холодными дырами-глазами, с ног до головы перемазанные в останках растерзанных ими зверей, не знающие усталости и милосердия. То было какое-то безумие, они нагоняли меня; я помню, как их шершавые, сдирающие кожу пальцы хватали мои члены и тянули их в разные стороны, силясь разорвать меня на маленькие кусочки, но вот я снова бегу, и до меня долетает лишь эхо их грохочущих шагов. И так повторялось снова и снова, пока я не оказался на полу темницы. Да-да, вот так вдруг на сыром каменном полу маленькой комнатушки без окон, прикованный цепью к кольцу в стене. Может быть, тогда и произошло что-то ещё, но в моей памяти между этими двумя картинами нет и малейшего зазора.

Там я просидел несколько дней, может быть недель или даже месяцев; когда не видишь небо и пребываешь в постоянной полудрёме, твои внутренние часы сбиваются и начинают тебя обманывать. Ко мне изредка заглядывал тюремщик, молча давал кусок чёрствого хлеба и ставил подле меня новый кувшин с водой. Я не пытался с ним заговорить и всё ждал, что ко мне придёт какой-нибудь капитан, навроде тебя и, улыбаясь, пересчитает мне все косточки, попутно задавая всякие вопросы, но он не приходил, и я думал, что меня решили просто казнить без лишней возни. И всё то время, что я лежал на полу той камеры, стоило мне закрыть глаза, как перед моим взором являлась какая-нибудь картина недавнего прошлого, как я крался в темноте, как перелезал через стены, как скакал по крышам и как забирался в окна. Я вспомнил сотню лиц тех, кого я обдурил, продавая добро, и у кого выуживал сведения, вспомнил лица всех девушек, с которыми я коротал ночи. Я видел города и дороги, дворцы и избушки, леса и поля, я вспомнил вкус вина и запах жаркого, и хотя я прежде был уверен, что они для меня совершенно ничего не значат, как и всё остальное на белом свете, что в роковой час я откажусь от них всех и без колебаний переступлю через границу, отделяющую нас от Царства мёртвых, но тогда я понял, что ещё не сумел вдоволь насладиться человеческим бытием, что я привязан к нему каждой частичкой своей маленькой, ссохшейся душонки. Тогда она у меня ещё была.

И вот, когда я, наконец-то, осознал, что вовсе не готов к смерти и только желал вырваться на волю, в мою одинокую, преступную келью вошёл он — Zwanfitter, по-вашему будет