Взлет и падение третьего рейха. Том I - Уильям Ширер

Это было заманчивое предложение, но французскому послу стоило больших трудов довести его до сведения Гитлера. 28 сентября, в 8 часов утра, он попросил по телефону аудиенции у канцлера. Не получив до 10 часов утра ответа, он спешно направил к немецким генералам своего военного атташе, чтобы тот сообщил им о предложении, которое никак не мог передать сам посол. Он даже призвал на помощь английского посла. Сэр Невилл Гендерсон, готовый услужить всем, кто стремился предотвратить войну, позвонил Герингу. Фельдмаршал пообещал, что постарается организовать встречу. Гендерсон, в общем–то, старался для себя, так как ему было велено представить Гитлеру «окончательное обращение премьер–министра», то самое, которое Чемберлен составил накануне вечером. В нем он уверял Гитлера, что тот сможет добиться всего, чего хочет, «очень быстро и не прибегая к войне», и предлагал созвать конференцию великих держав для разработки деталей.

Гитлер принял Франсуа–Понсе в 11.15 утра. Канцлер был напряжен и нервничал. Французский посол склонял его принять французские предложения, чтобы спасти Европу от войны. При этом он размахивал картой, где были отмечены большие куски чешской территории, которую главная союзница Чехословакии преподносила Гитлеру на блюдечке. Несмотря на отрицательные, по словам Франсуа–Понсе, комментарии Риббентропа, Гитлер был приятно поражен, особенно, как отмечает Шмидт, картой, на которой были обозначены щедрые подношения.

В 11.40 встреча неожиданно прервалась. Вошел курьер и сообщил, что прибыл посол Аттолико со срочным посланием от Муссолини. Гитлер и Шмидт вышли из кабинета, чтобы встретиться с запыхавшимся итальянцем.

‑ У меня для вас срочное послание от дуче! — прокричал Аттолико хриплым голосом, едва войдя в комнату. Вручая послание, он передал, что дуче умоляет Гитлера повременить с мобилизацией.

По рассказам Шмидта, единственного оставшегося в живых очевидца этой встречи, именно тогда было принято решение о мире. Наступил полдень — до истечения срока ультиматума, предъявленного чехам, оставалось два часа.

‑ Передайте дуче, — отвечил Гитлер Аттолико с заметным облегчением, что я принимаю его предложение.

Напряжение начало спадать. Вслед за Аттолико и Франсуа–Понсе к Гитлеру прибыл посол Гендерсон.

‑ По просьбе моего друга и союзника Муссолини, — сказал Гитлер Гендерсону, — я отложил мобилизацию на двадцать четыре часа[133].

Свое решение по другим вопросам, в частности по вопросу о созыве конференции держав, он обещал сообщить после того, как посоветуется с Муссолини.

Начались продолжительные телефонные переговоры между Римом и Берлином. Шмидт уверяет, что однажды два фашистских диктатора вели непосредственные переговоры. За несколько минут до истечения срока ультиматума Гитлер принял решение и распорядился быстро разослать приглашения главам правительств Англии, Франции и Италии встретиться с ним в Мюнхене завтра в полдень для обсуждения чешского вопроса. Ни в Прагу, ни в Москву приглашения не послали. Посчитали, что Россию, одного из гарантов целостности Чехословакии в случае нападения на нее Германии, допускать на конференцию нецелесообразно. Чехословакию не пригласили присутствовать даже во время подписания ей смертного приговора.

В своих воспоминаниях Невилл Чемберлен главную роль в умиротворении отводит Муссолини. В этом его поддерживают большинство историков, писавших о данном периоде истории Европы[134]. Это явное преувеличение. Италия была самой слабой из великих держав, а ее военная мощь настолько незначительна, что немецкие генералы, как видно из документов, относились к ней с юмором. Германия принимала в расчет только Англию и Францию. И именно британский премьер–министр с самого начала вознамерился убедить Гитлера в том, что он сможет получить Судетскую область, не прибегая к войне. Чемберлен, а не Муссолини сделал возможным Мюнхен, сохранив такой ценой мир ровно на одиннадцать месяцев. Во что обошелся этот его подвиг стране, союзникам и друзьям — мы выясним позднее, но с любой точки зрения последствия оказались ужасающими.

Без пяти три в «черную среду», которая уже не казалась такой черной, как утром, британский премьер–министр в палате общин начал свою речь, в которой давал детальный отчет о чешском кризисе, о своей роли и роли правительства в его урегулировании. Положение, которое он обрисовал, все еще оставалось неустойчивым, но улучшилось. Муссолини, сказал он, смог уговорить Гитлера отложить мобилизацию на двадцать четыре часа. В 4.15, когда Чемберлен, проговорив час и двадцать минут, готовился закончить свою речь, его прервали. Сэр Джон Саймон, лорд казначейства, вручил ему записку, которая была передана на переднюю скамью министров лордом Галифаксом, занимавшим место на галерее пэров.

«Какое бы мнение благородные члены палаты не имели о синьоре Муссолини, — говорил Чемберлен, — я верю, что каждый приветствует его мирный жест…»

Здесь премьер–министр остановился, заглянул в записку и улыбнулся:

«Это не все. У меня есть еще что сказать палате. Господин Гитлер приглашает меня встретиться с ним в Мюнхене завтра утром. Он пригласил также синьора Муссолини и месье Даладье. Синьор Муссолини приглашение принял. Не сомневаюсь, что и месье Даладье его примет. Излишне говорить, каков будет мой ответ…»

Действительно, об этом излишне было говорить. Древнее здание «матери парламентов» сотряслось от массовой истерии, которую в этих стенах не приходилось наблюдать за всю историю его существования. Собравшиеся громко кричали, подбрасывали в воздух свои бумаги, многие плакали. И в этот момент, перекрывая весь этот шум, раздался чей–то голос: «Благодарим тебя, боже, за нашего премьер–министра!»

Ян Масарик, чешский посол, сын основателя Чехословацкой республики, наблюдал за всем этим из дипломатической галереи и не верил собственным глазам. Позднее он нанес визит премьер–министру и министру иностранных дел на Даунинг–стрит, чтобы узнать, будут ли приглашены в Мюнхен представители его страны, приносящей такую жертву. Чемберлен и Галифакс ответили, что не будут, так как Гитлер этого не потерпит.

Масарик смотрел на двух благочестивых англичан и с трудом сдерживал себя. «Если вы принесли в жертву мой народ, чтобы сохранить мир, — сказал он наконец, — то я первый буду аплодировать вам. Но если нет, джентльмены, то пусть бог спасет ваши души!»

А что же заговорщики — генерал Гальдер, генерал фон Вицлебен, Шахт, Гизевиус, Кордт и другие? Ведь еще до полудня того рокового дня они, по словам Вицлебена, считали, что время настало. Ответить можно их же словами, правда сказанными гораздо позднее, когда все было кончено и они стремились доказать всему миру, будто всегда выступали против Гитлера и его безумной политики, способствовавшей превращению Германии после долгой и жестокой войны в руины. Они заявляли, что Невилл Чемберлен просто негодяй: согласившись приехать в Мюнхен, он заставил их в последнюю минуту отменить план свержения Гитлера и нацистского режима!

25 февраля 1946 года, когда долгий Нюрнбергский процесс уже близился к концу, генерала Гальдера допрашивал в частном порядке капитан Сэм Харрис, молодой юрист из Нью–Йорка, работавший тогда в составе американского обвинения.

«Планировалось, — рассказывал Гальдер, — занять силами войск рейхсканцелярию и те правительственные учреждения, в частности министерства, которыми руководили нацисты и сторонники Гитлера. Мы были намерены избежать кровопролития; потом арестованные должны были предстать перед судом всего немецкого народа.

…В тот день (28 сентября), в полдень, ко мне в кабинет зашел Вицлебен. Мы обсудили положение дел. Он хотел, чтобы я отдал приказ действовать. Мы обсудили, сколько ему понадобится времени и т. д. Во время нашего разговора пришло известие о том, что британский премьер–министр и французский премьер согласились приехать к Гитлеру для дальнейших переговоров. Это произошло в присутствии, Вицлебена. Тогда я отменил приказ, так как полученные новости ль шали наш план всякого смысла…

Мы были абсолютно уверены в успехе. Но вот приехал господин Чемберлен и одним махом ликвидировал опасность возникновения войны… Час для применения силы так и не настал… Оставалось ждать более подходящего случая…»

«Если я правильно вас понял, вы утверждаете, что, не прилети Чемберлен в Мюнхен, вы бы привели свой план в исполнение и Гитлер был бы свергнут?«уточнил капитан Харрис.

«Могу только сказать, что мы привели бы план в исполнение, — ответил Гальдер, — а увенчался бы он успехом — не знаю».

Доктор Шахт, и в показаниях, данных в Нюрнберге, и в своих послевоенных книгах преувеличивавший собственную роль в заговорах против Гитлера, тоже обвиняет в провале плана 28 сентября Чемберлена:

«Дальнейший ход истории наглядно показал, что первая попытка государственного переворота под моим и Вицлебена руководством была единственной, которая действительно могла бы стать поворотным пунктом в истории Германии. Только этот переворот планировалось предпринять в удобный момент… Осенью 1938 года еще можно было рассчитывать на то, что Гитлер предстанет перед верховным судом. Все последующие попытки избавиться от него были сопряжены с покушением на его жизнь… Я подготовил переворот в удобное время и обеспечил ему стопроцентный успех. Но история рассудила иначе. Вмешательство иностранных государственных деятелей явилось фактором, который я не мог предусмотреть».