Случайный дар - Александр Шкурин

матери и братца разбередили душу. Я долго лежал, пока не забылся в беспокойной полудреме.

Сквозь сон мне стало чудиться, что по сараю кто-то очень осторожно шарит. Еле слышный скрип половиц, осторожное звяканье посуды, шорох лапок по полкам.

Я открыл глаза и стал вглядываться в ночную тьму, и был вознагражден, когда уловил, как от общей тьмы, царившей в сарае, отделилась маленькая часть, что крадучись, стала приближаться к моей постели.  Мне стало интересно, кто это такой глупый, который залез ко мне, нищему из нищих, убогому из убогих, калеке бездомному. Неужели хочет меня убить? Иди ко мне, я тебя от радости расцелую, а то моя смертушка проходит мимо,  равнодушно отворачиваясь, смотрела и в упор не замечала, словно был пустым местом.  Наконец, отделившаяся часть тьмы приблизилась ко мне, и превратился в детскую тщедушную фигурку, обдавшую меня тяжелыми запахами немытого тела и грязной одежды. Похоже, я обманулся в своих ожиданиях.

– Кто ты, сирота казанская, – тихонько произнес я, – что здесь забыла?

Фигурка отскочила назад и вновь слилась с ночной тьмой, а дрожащий детский голосок произнес:

– Wujku, masz chleb?6

Я был ошарашен, вопрос задали на каком-то славянском языке. Потом понял, это польский, и  что просили хлеб. Именно хлеб. Какая-то неправильность была в вопросе. Современная молодежь сыта и не будет просить хлеб, а потребует деньги на развлечения. Но если просят хлеб, отчего не поделиться?

Я показал рукой на шкафчик:

– Там хлеб, а в бутылке молоко.

Ночная тьма вновь разделилась, и маленькая фигурка метнулась к шкафчику. Послышалось, как открывались дверцы, шуршал пакет с хлебом, стучали зубы о горлышко бутылки, и  громкое чавканье в конце.

Я забеспокоился:

– Ты там не подавись.

Чавканье тут же прекратилось, и фигурка вежливо сказала:

– Mleko jest dobre. Dawno nie piłam mleka7.

– На здоровье.

Фигурка зашевелилась и тревожно спросила:

– Wujku, nadal możesz dostać chleb?8

– Сколько угодно.

Странный выходил разговор. Только о хлебе. Попробуем еще о чем-нибудь спросить. Я говорил по-русски, фигурка отвечала по-польски, и мы друг друга хорошо понимали. По голосу я понял, что это была девочка.

– Скажи, ты хочешь конфеты?

Девочка зашевелилась:

– Chcieć. Nie pamiętam smaku cukierków9.

– Приходи через несколько дней, я принесу конфет.

– Как тебя зовут?

– Nazywam si Basiа10.

Я усмехнулся:

– Поверил, если бы тебя звали Зофка или Сулька.

Девочка надула губки:

– Mam inne imi, ale tego nie powiem11.

– Хорошо, – примирительно я сказал. – Буду звать тебя Баськой.

Потом в голове словно щелкнуло, и я стал понимать, что по-польски говорит девочка с чужим именем Баська.

– Ты богатый человек. Я давно не видела того, кто может легко достать много хлеба и бесплатно им поделиться. Что я буду должна за конфеты?

– Ничего, – я не кривил душой, на дешевые, но любимые «молочная коровка» денег хватит.

– Ты откуда?

Девочка махнула рукой куда-то во тьму.

– Что ты тут делаешь?

– Ищу, что можно покушать.

– Почему ищешь по ночам?

– Я боюсь выходить днем. Я осталась одна, а маму, папу, и братика расстреляли, а сестричка умерла от голода. Она стала плохо пахнуть, и мне пришлось ее вытащить из убежища. Полицаи подожгли дом, где я прячусь, но дом каменный и не сгорел

– Так откуда ты? – я в волнении поднялся с постели.

– Из Львовского гетто.

Ошеломленный, я упал на подушку. Такого не может быть! Насколько помнил из истории, Львовское гетто было ликвидировано к лету сорок третьего или сорок четвертного года. Нет, летом сорок четвертного года наши освободили Львов, тогда, значит, гетто было ликвидировано в сорок третьем году. Уже прошло почти сто лет, а Бася все еще девочка. Она, если и выжила, должна быть древней старухой. Или она решила навсегда остаться ребенком, чтобы не превратиться в взрослого монстра? Может, это ночные глюки,  и мне пригрезилось появление еврейской девочки?

Однако девочка стояла рядом, и я слышал ее тихое дыхание. На глюки явно не похоже.

– Хочешь, я принесу тебе новые вещи?

– Мне нечем заплатить.

Я махнул рукой:

– Хочу помочь тебе выжить.

– Ты странный. Раньше, когда нам была нужна помощь, родители отдали все хорошие вещи. Под конец у нас ничего не осталось.

– Когда ты придешь в следующий раз? Я подготовлю конфеты и вещи.

Девочка стала считать на пальцах:

– Дней через десять, … нет, пятнадцать.

– Хорошо, буду ждать.

Девочка растаяла во тьме,   а я так и не уснул до рассвета.

Последующие дни я провел в неожиданно приятных хлопотах. Я поскреб по сусекам, несколько раз прокатился до собора за подаянием, но оно оказались мизерными, и пришлось смирить гордыню и попросить Саню-толстяка дать взаймы, без отдачи. Тот покривился, но дал. В общей сложности деньги получились небольшие, но мне удалось прикупить Басе секонхендовскую чистую одежду, белье и килограмм конфет «молочной коровки».

У меня никогда не было толком семьи, и ни одна из моих якобы жен ни разу не сказала, что беременна или родила от меня ребенка, хоть и знал, как бывшие жены с зубовным скрежетом выбивали алименты из забубенных папаш.

Неожиданно я оказался в роли заботливого папаши, беспокоящегося о редко встречаемой дочери. Это было горькое и одновременно сладкое чувство никогда ранее не испытанного отцовства. Но я одернул себя. Не было никакой еврейской девочки под  чужим именем Бася. Старческий маразм, выдумал и поверил в очередной свой глюк.

Зачем мне дети?

Я всю жизнь пробакланил, мотало меня, как перекати-поле, по стране и по зонам, и теперь, положа руку на сердце, которое никак не остановится, могу честно сказать, жизнь профукал, и вслед за А.С.Пушкиным могу повторить выученные еще в детстве стихи. Тогда не понимал горечь этих строк, а просто громко барабанил на уроках в школе. На закате жизни до меня дошла их печальная мудрость: «дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?»

Братец загнулся в шестнадцать лет, сгорел от удара током высокого напряжения, когда полез воровать из вагонов на железной дороге, его пытались поймать, и он, убегая, случайно коснулся контактной сети. Маманя… я уже и не помню, когда она померла. Остался я, огрызок никчемный, и когда сдохну, ни одна живая душа не прослезится и не выпьет за упокой моей грешной души. Что есть – того не отнимешь…

Прошло четырнадцать дней, наступил пятнадцатый. Я переживал и ждал с нетерпением, как черт возьми, не ждал ни одну женщину, девочку под чужим именем Бася. Я так и не решил для себя, она реальна или плод моего больного воображения.

Наконец, я был вознагражден за свое долгое терпение. Этой ночью темень разделилась, и я услышал знакомый детский голосок:

– Привет. Я пришла.

У меня неожиданно радостно забилось сердце, и хриплым от волнения голосом сказал:

– Я все приготовил. Только сначала искупайся, в ведре горячая вода, рядом полотенце и мыло.

Девочка, не чинясь, сбросила с себя  старую одежду, и брызнули на пол струйки воды, и