Случайный дар - Александр Шкурин

китайская меркава последней модели с трудно произносимым названием.  Меркава была огромной, как карьерный самосвал,  а ребристые колеса были выше мелкого рыжего хмыря.

Каждое утро я смотрел, как маленький толстый хмырь по лесенке с трудом залазит – именно залазит, а не садится за руль китайской меркавы. Так он преодолевал свой комплекс Наполеона. Хмырь, когда обломался с гаражом, стал ставить меркаву впритык с дверью моего сарая. Естественно, я не мог выкатиться на инвалидке.  Он уезжал по делам не раньше двух часов дня, и я, голодный и злой, куковал в сарае.

Я попытался достучаться до его сознания, но у меня не получилось. Тогда стал строить планы, опять-таки один кровожаднее другого, как выйду на тропу войны и навсегда отучу хмыря ставить меркаву возле сарая.

Решение проблемы подсказал Саня-толстяк. у него были свои счеты с этим хмырем. Он пришел ко мне с баллоном монтажной пены.  Я удивленно воззрился на него.

– Все очень просто, как два пальца об асфальт, – менторским тоном сказал Саня. – Берешь баллон и ночью аккуратно вдуваешь пену в выхлопную трубу. Пена застынет, и на следующее утро хмырь будет прыгать, как папуас, вокруг машины.  Она не заведется.

Саня-толстяк решил не пачкаться, а моими руками отомстить хмырю.  В этом наши желания совпадали. Я взял баллон и решил этой ночью сделать приятное соседу. Ночью, где ползком, где на коленках, я вылез из сарая, добрался до меркавы и задул пену в выхлопную трубу. Тяжело безногому мстить двуногому. У меня долго не удавалось выдавить поршнем пену. Пришлось помучиться, пока пена не устремилась в нутро трубы. Я протер выхлопную трубу от остатков пены и вернулся в сарай.  Извини, меркава, что жестоко обошелся с тобой, но ты железная,  а я болезный и кушать хочу.

В эту ночь я хорошо спал. Утром меня разбудил рев. Я выглянул в окошко. Возле машины исполнял дикие пляски хмырь. Он взлетал в кабину, нажимал на все кнопки, открывал капот и с умным видом смотрел на мотор и дергал за проводку. Однако  меркава, печально моргая фонарями, громко трубя клаксоном, не желала заводиться. Пляски продолжались около часа, когда уставший хмырь, высунув язык, сел на подножку меркавы, и у него потекли слезы.  Я готов было выползти из сарая и подать ему платок, но тут появилась его жердина в цветастом коротеньком халатике, из которого вываливалась огромная силиконовая грудь. Она держала за руку отпрыска хмыря – хмыренка младшего, такого же рыжего и толстого. На нем была футболка и шорты на размер меньше, чем  требовалось. Поэтому футболка обтягивала его отвисающее брюшко, а шорты врезались в мясистую попу.

Хмыренок-младший что-то меланхолично жевал.

– Котик, – участливо спросила Жердина, – что случилось? Почему твоя птичка не заводится?

У хмыря-старшего  лихорадочно заблестели глаза и, подняв вверх руки со сжатыми кулаками, он зарычал низким утробным голосом:

– Я знаю, что меня здесь все ненавидят. Я обязательно отомщу. Я взорву этот дом и спалю к черту все сараи!

От неожиданности я даже подпрыгнул на своем ложе. Моего полку прибыло, и, оказывается, не один я  такой кровожадный в этом дворе. Поэтому не надо слюни распускать и платочки готовить. Надо срочно купить абхазские пряности. Буду на ночь посыпаться, чтобы однажды после прожарки мое довольно тухлое мясцо с пряностями можно было употребить под водочку.

Жердине удалось увести пиромана-хмыря домой, а я думал, как мне выбраться из сарая, но неожиданно в дверь сарая робко постучали.

– Входите, не заперто! – я крикнул.

На пороге неожиданно появился хмыренок-младший, который, запинаясь и смущаясь,  пробормотал, что меня просят извинить за доставленные неудобства и поставил на стол коробку фаст-фуда.

От изумления я свесил челюсть и долго сидел в прострации. Такого от семейства хмырей я не ожидал. Пожалуй, стоит почаще задувать пену в выхлопную трубу, и тогда будут подкидывать еду. Так, голод – не тетка, и я открыл коробку. Там было полпиццы и полдюжины роллов. Пиццу я раньше пробовал, роллы – нет, и они мне не понравились.

Видно роллы были несвежие, когда на следующий день меня скрутила сильная боль в животе. Меня выворачивало наизнанку.  По-хорошему надо вызвать скорую, чтобы отвезли в отделение, где сделали бы промывание желудка, но мне, бомжу обыкновенному, хоть и с философским уклоном, бесполезно надеяться на такие блага цивилизации. Пришлось прибегнуть к испытанному способу. Я дал зарок себе не пить, но тут был особый случай, и самогон производства Сани-толстяка утихомирил на время взбунтовавшийся желудок. Измученный, я забылся в горячечном полусне,  а когда проснулся, увидел возле себя мать и братца.

– Привет, брательник! – радостно улыбаясь, сказал братец, зияя прорехой в передних зубах. – Давненько с тобой не виделись. Ты никак приболел?

– Да, съел вчера что-то несъедобное, – я хотел сказать про роллы, но братец не поймет, в его времена такой гадости не было.

Я прислушался к ощущениям. Температура вроде спала, и меня мучила жажда. Я поднялся и кое-как доковылял до ведра с водой, где жадно, одну за другой, опростал три кружки с водой.

Братец увидел мое уродство и, не страдая от избытка хороших манер, воскликнул:

– Брательник, да ты скоро нашу мамашу догонишь, – и громко загоготал.

Мать покачала головой:

– Эх, сынок, сынок, как меня не стало, так и ножки потерял. Где ты так?

Я махнул рукой:

– Расскажу, как-нибудь при случае.

Братец принюхался:

– Да ты самогоном баловался? Почему нам не наливаешь? Я обижусь, а в гневе я буйный.

Я хорошо знал,  и что он не отвяжется, пока ему не нальют. Поэтому поставил полторашку самогона на стол, отыскал два наименее грязных стакана, а вот закуски не было. Было три лотка китайской лапши быстрого приготовления «Счастливый рабочий». Боюсь, моим покойным родственникам не понравится такая странная еда.

Мать укоризненно покачала головой и достала из котомки узелок с соленым салом, чесноком и черным хлебом.

– Эх, сынок, сколько прожил, постарел, а гостей так и не научился принимать. У тебя всегда должна быть выпивка и закуска для дорогих гостей. Но я тебя прощаю, как прощала всегда, – мать всхлипнула и вытерла слезу, выкатившуюся из глаза. – Главное – помнить о близких. В последнее время ты редко стал вспоминать о нас.

Я возмущенно замахал руками:

– Что вы, маманя, каждый день вспоминаю, тебя и братца. Мечтаю, когда присоединюсь к вам.  Кстати, там за гранью живется? Хорошо или плохо?

Братец, набивший полный рот, что-то невнятно пробурчал, и его бурчание в равной степени можно было отнести к тому, что живем хорошо или живем плохо.

Мать укоризненно покачала пальцем:

– Не надо туда стремиться. Не беспокойся, наступит твое время.

Потом мать лихо опрокинула рюмку самогона тройной очистки, настоянного на кедровых орешках, цедре лимона и лепестках каркаде. Огненный напиток, переливающийся алым, коричневым и золотистым, исчез у