Случайный дар - Александр Шкурин

нее во рту.

– Ах, х-х-хорошо, – пробормотала мать, – к-какой забористый самогончик. Кто его гонит?

– Саня-толстяк, живущий по соседству. Мы с ним учились в одном классе.

– Не помню, – мать тряхнула головой и опрокинула вторую рюмку вслед за первой.

Я вздохнул, мать и при жизни многое не помнила и забывала, что говорить теперь, когда давно прописалась там, за гранью. Но мне никто так и не ответил, как там живется, и я повторил вопрос.

Братец, хотевший дернуть очередную рюмку, отставил ее в сторону и тоскливо протянул, – хорошо там, бухла и жрачки завались, ни за что не надо платить, только все без вкуса, пьешь и не пьянеешь, ешь и не наедаешься. Здесь лучше, вот самогона тяпнул, и сразу в голову ударило, отличный самогон, забористый. Так что не спеши, еще успеешь на райских лужайках покувыркаться с молоденькими девочками. Поверь, они холодные ледышки, и никакого удовольствия, как от выпивки и жрачки.  Кстати, встречал Веру, такая же яркая, хвостом крутит направо и налево, а за ней мужики табуном ходят. Как-то столкнулись на узенькой дорожке, и спросил, помнит ли нас.  Она обсмотрела меня со всех сторон, губки поджала и фыркнула: «тебя в упор не помню, а братца, Юрочку, помню. Мол, когда преставишься, обязательно пусть в гости зайдет, я его горемычного утешу, а вот тебя не хочу ублажать. – Я хотел сучке по привычке в табло зарядить, но сдержался. Я за свои проделки уже почти на грани развоплощения, и если тронул ее, – точно бы развоплотили!

– Неужели так плохо? – я удивился.

Братец нехорошо на меня зыркнул, словно что-то хотел сказать, но сдержался, дернул рюмку самогона и стал хрустеть луком.

Мать ответила за братца:

– Это здесь, если не попался милиции, значит, не виноват, там – ангелы хуже милицейских, бродят табунами, все видят, все подмечают и неподкупны. Три предупреждения, попался в четвертый раз – сразу, на месте – развоплощение. Был, и ничего не остается,  только бледная тень будет биться, как муха об стекло, в отстойнике. Твой братец бедовый, уже четыре раза попадался.

– Как, сама же говорила, что на четвертый раз должны развоплотить, – я опять удивился.

Братец тяжело вздохнул, а мать  грустно улыбнулась:

– У нас так можно, если кто-то берет вину на себя. Вот я и взяла за сыночка. Только он никак не поймет, что играет с огнем. Я ему сказала, что больше не буду брать его вину на себя, есть у меня еще сын, вдруг и ему понадобится помощь, когда окажется здесь.

У меня защипало в глазах. Мать и там думает обо мне, а я – честно, редко ее вспоминаю, ох, как редко.

– Сынок, а ты чего не пьешь? – подняла на меня глаза мамаша. – Ты что, трезвенником заделался? Помню, раньше ты никогда не отказывался.

– Эх, маманя, отпил я свое, отгулял. Теперь меня другие мысли мучают. Маманя, для чего ты меня родила? Для такой скотской жизни? – я обвел рукой свое убогое жилище.

– Ты рубашку на себе не рви, – строго прикрикнула мать. – Я  тебе оставила две комнаты в коммуналке. Где они? Пропил?

Я покаянно кивнул головой.

– А ноги? – не переставала наседать мать.

– И ноги, – не стал я отрицать. – Как-то выпил, но видно водка была паленая, стало плохо, выполз на балкон в тапочках, там вырвал и меня сморило. Так и уснул на балконе. Проснулся в больнице, правая ступня чешется, спасу нет, потянулся, чтобы почесать, глядь, правой ступни нет. На левой ноге один пальчик остался. Хирург сказал, что с правой ноги тапочек слетел, вот ступню и отрезал, а с левой – на пальчике задержался, и оставил один палец. Самое интересное было потом, когда домой привезли, а дома-то нет! Точнее есть, только не мой, я, оказывается, когда лежал в беспамятстве в больнице, продал по доверенности хмырю, что по двору на меркаве раскатывает. Спасибо, что сарай остался, заселился в него и живу.

– А деньги? – спросила практичная мать. – Тебе же должны были заплатить за комнаты, мне и твоему братцу памятники бы поставил, небось, могилки-то заброшены и неухожены.

– Ты отомстил хмырю? – братцу было наплевать на деньги, он всегда был непрактичным.

– Маманя, какие деньги, – я безнадежно махнул рукой. – Я того, кто от моего имени продавал, в глаза не видел, а ты говоришь о деньгах. Что касается – мести, да, только не так, как хотелось. Безногому трудно мстить.

Мать приложила палец ко лбу, что означало у нее сложный мыслительный процесс, и, помолчав, спросила:

– Ты как-то упоминал, что у тебя один из одноклассников в люди выбился, стал дровокатом.

– Кем? – не понял я.

– Дровокатом, – повторила мать.

Я не выдержался и расхохотался:

– Маманя, вы не обижайтесь, но книжки-то читать не любили, а цитируешь Мамина-Сибиряка, – «дровокат». Правильно: «адвокат».

Мать пьяно махнула рукой:

– Мне без разницы, адвокат – дровокат. Зато ты, что ль, книгочеем заделался?

Она обвела рукой стопки книг по сараю.

– С того времени, как стал калекой, ровно полгодика побухал, а потом как отрезало! В рот не беру. Теперь времени много, вот и пристрастился к чтению. Ты же помнишь, я и в детстве читать любил.

– Помню, драла тебя как сидорову козу, когда ты у соседки подписное издание и колечко стащил, а та написала заявлению в милицию, и тебя поставили на учет в детской комнате милиции. Только потом выяснила, что книги ты взял, а колечко – твой брат, – и мать взъерошила волосы у братца. – Только ты братца не выдал, все взял на себя, книги отдали, а я потом из пенсии отдавала деньги за это грошовое колечко.

– Какая память у вас, маманя, –  хором искренне восхитились мы с братцем. – Мы уже об этом позабыли.

– Я много чего помню, вы же кровиночки мои, – мать утерла слезу концом платочка. –  Помог ли тебе дро…, – она запнулась и правильно произнесла, – адвокат?

– По его совету писал в милицию, но тот хмырь, видно, им зарядил, поэтому ничего не вышло. Хорошо, что не выгнали из этого сарая.

– Но хмырю – то отомстил? – повторил настойчивый братец.

– Смотри, – я поманил братца пальцем и показал в запыленное окошко. – Видишь того пузанчика, что сейчас будет садиться в меркаву? Обрати внимание, какая высокая дверь у машины, а он все равно низко наклоняется, когда садится?

Братец прилип к окошку, а потом неуверенно хохотнул:

– Точно, словно ползком пробирается. Что это с ним?

Тут я заулыбался:

– Это моя месть такая страшная. Женка у него молодая, оглобля фигуристая, глазками так и стреляла голодными. Пузанчик видно слабак, не драл ее по ночам как следует, вот и ходила баба злая. Я, как увидел ее глаза, сразу понял. Был у нас кобелек молодой, до баб охочий, вот и натравил его. Она еще и умудрилась залететь от него, а то с пузанчиком никак