История моей матери. Роман-биография - Семeн Бронин

— Он обещал мне крупную сумму, — виновато оправдался он, усаживаясь без разрешения в гостевое кресло и оглядываясь в поисках впечатлений, из которых должно было составиться его будущее мнение.

— Садитесь, раз большую, — с запозданием и из приличия сказал Поляков, недоверчиво его оглядывая. — Что-то не похожи вы на человека, собирающего деньги в пользу утопающих китайцев.

— Я из Международного Красного Креста, — объяснил Яков. — Хотите, покажу документы? — Бумаг у него не было, но он знал, что в обществе, где вращался Поляков, проверять их не принято: там было много аферистов разного рода, которые все были снабжены наивернейшими и подозрительно новыми документами.

— Обойдемся без этого, — сказал Поляков. — Документы — это то, что как раз легче всего надыбать. Вот деньги — другое дело. Так где же он? — снова обратился он к дочери — на этот раз, чтоб ввести в курс дела гостя и поскорей от него избавиться.

— Кто б самой сказал! — взорвалась злая красавица Люба: будто отец в первый раз спрашивал ее об этом. — Уехал в Тонкин торговать комбикормом — и ни слуху ни духу! В борделях, небось, завис! Чего только там не предлагают! Никакого воображения не хватит…

Стыдливый Яков потупился здесь с ироническим видом, а правоверный отец возроптал и вступился за отсутствующего зятя:

— Погоди. Почему так сразу?.. И зачем это посторонним? — выговорил он ей, после чего снова недоверчиво покосился на не думавшего уходить гостя. — Особенно из Армии спасения.

— Пусть его и спасает — ему больше всех это надо. — Яркая и чувственная Люба обратила наконец внимание на терпеливо сидевшего в кресле и ждущего денег посетителя: будто отец именно этого от нее и добивался. — Что он — про шанхайские бордели не слышал? — прибавила она — в надежде на то, что гость и в самом деле не новичок в таких делах: время делало свое дело и курчавый, рослый, с сильными руками, несомненно еврейского происхождения, молодой человек успел ей понравиться. — Я вам заплачу, — прибавила она Якову. — Если этот подонок не явится…

Не известно, чем бы все кончилось, если бы их общее ожидание не было прервано появлением китайчонка-письмоноши, принесшего, как в спектакле, письмо от пропавшего зятя. Поляков взял конверт и мельком на него глянул.

— Это от него. Хоть что-то. Самого, видно, не скоро увидим. Дай ему что-нибудь, — сказал он дочери, поскольку число желающих разбогатеть увеличилось за счет разносчика писем, ждущего своей доли счастья.

— Это я сначала посмотрю, что он пишет! — отрезала она, не думая ни в чем уступать мужу, взяла письмо, проглядела его сначала молча, потом стала читать вслух, с особым удовольствием выделяя оскорбительные для себя места и грубости: будто приводила доказательства в ходе бракоразводного процесса. Отец сунул монету мальчишке, велел ему удалиться, а Люба продолжила чтение:

— «Моя несравненная и неоценимая, — с явным сарказмом писал ей муж. — Я задерживаюсь — но не потому, что залег, как ты испорченными мозгами своими решила, в кантонских борделях: мне нечего делать в этих пристанищах для слабоумных, я слишком берегу наши общие с тобой деньги — а потому, что не смог продать комбикорм, который застрял на складах и начинает в эту жару тухнуть. Я прихожу к выводу, что китайцам можно всучить только то, чего они в глаза не видели и о чем не имеют ни малейшего представления: трактора, комбайны, полотенцесушилки, почтовые ящики — а там, где им кажется, что они что-то знают, тут их не переучишь. Комбикорма им не нужны и даром. Хорошо наткнулся на немецкую сельскохозяйственную колонию: эти сразу за него ухватились и закупили все что есть и что привезу еще, — лишь бы не они доставляли: этим чем меньше хлопот, тем лучше. И денег у них куры не клюют — платят по высшей планке. Теперь надо только выбраться отсюда: это от Тонкина верст сто, но не знаю, в каком направлении, — надо ждать их машины, потому что другого сообщения нет и не предвидится. Это письмецо согласился взять с собой и отправить по почте местный летчик — у них и аэродром свой есть, но меня и на него-то не пустили, не то что на борт их кукурузника. Вообще вид у них у всех здесь такой, будто свиньями они занимаются для маскировки, а что у них на уме, одному Богу известно. Впрочем, зачем я все это тебе рассказываю?..»

— Действительно, зачем? — переспросил озадаченный Поляков и поглядел на Якова, потом, вопросительно, на дочку. — Это нас с тобой не касается…

— Просто зубы заговаривает! — завела свою песню несгибаемая, непреклонная Люба, которую не так просто было заморочить и склонить на свою сторону. — Не знает, как себя выгородить. Послушайте дальше! — И продолжила с особенным чувством: — «Я бы, дура ты этакая, все это по телефону тебе из Тонкина сказал, но ты ведь слова не даешь сказать, затыкаешь мне рот дрянью, о которой и говорить на людях неудобно — не то что кричать на всю улицу: чтоб тебя переоорать и до твоего уха дорваться. Если б ты знала, как мне все это надоело. Ездить по Китаю, продавать — кому сказать только — немцам корма для китайских хряков: вавилонское столпотворение, а не жизнь — не знаешь, какому Богу молиться. Хотелось бы уехать с тобой в какую-нибудь уютненькую Голландию и жить там и никого не видеть — кроме голландцев — или кто там еще живет, в этой Голландии?..»

— Это он плохое место выбрал, — вмешался в чтение отец и глянул многозначительно. — С плохими соседями. Выбирать надо соседей, а не место. Пусть здесь крутится. Китайцы как хозяева хороши: ненавязчивы. Правда, и у них соседи так себе… А с немецкой колонией он хорошо придумал: с немцами можно дело иметь — когда они не у себя дома…

Яков поднялся со своего места: он узнал все, что ему хотелось.

— Куда же вы?! — воскликнула с разочарованием Люба, сильно на него рассчитывавшая. — Я же вам денег не дала!.. — Но Яков оставил без внимания и этот сильнейший из аргументов — рассеянно попрощался с обоими и поспешил к выходу: вспомнил, что ему почти не осталось времени для еще одной встречи, может быть, более важной, чем все прежние, вместе взятые.

— Кто это? — спросила Люба отца.

— А я знаю? Может, из шанхайской контрразведки, может, из Коминтерна. Ничего страшного: у меня и здесь и там свои люди. Но болтать лишнее ни при ком не следует. И сожги это письмо: оно мне не нравится. Немцев еще не хватало на нашу голову. Наверно, тоже какая-нибудь шпионская колония…

8

Яков успел подумать еще о том, что нужно написать два отчета: теплый и сердечный — об американцах и осторожно-неприязненный — о родственниках Ваксмана и о нем самом, и сделать это по возможности скорее: пока воспоминания свежи и просятся на бумагу. Но на большее его не хватило: надо было срочно перестраиваться на встречу с Ло — ту самую, которая могла быть посущественнее всех прочих. Ло ждал его на углу некой двузначной и трехзначной улицы Шанхая: свидание назначили в ближней к порту китайской части города, где улиц, узких и извилистых, было так много и они были так грязны и неприглядны, что не удостаивались особого имени: любое могло бы посчитать за обиду, если б им назвали эти тупики и отстойники. Обычно старались встретиться с агентом в европейском сеттльменте, где иностранцы пользовались правом экстерриториальности и куда китайская полиция не имела доступа, но в этот раз экономили деньги и время: Ло ехал к Якову из порта на рикше и заломил бы за поездку неслыханную сумму.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});