История моей матери. Роман-биография - Семeн Бронин

9

Утром он обратил внимание на какой-то особенно пресный, переваренный, обессоленный, безвкусный рис, застревавший комом в горле: обычно Яков был непривередлив в еде и довольствовался малым — здесь же с трудом доел завтрак, запил его тепловатой водой, у которой был затхлый привкус бочки, и, забывая на ходу о неудобоваримой пище, отправился, все еще в наручниках, в суд, где его ждал судья Цинь, ведущий дело. Его ввели в небольшой присутственный зал, где кроме судьи и писца был еще китайский солдат с ружьем; тот, что привел его, тоже остался для наблюдения: арестованный с момента задержания числился драчуном, склонным к побегу. Яков начал говорить на немецком, приучая суд к тому, что это его родной язык, но судья Цинь попросил его говорить по-английски:

— Мы в Китае терпеливые люди, — с насмешливой вежливостью сказал он, — и согласны вести процесс на чужом для нас языке, но мы бы все-таки хотели, чтобы это был какой-нибудь один язык — английский, раз вы все так его любите. Выучить все языки мира мы не можем — вы уж войдите в наше положение…

Судья Цинь был честным патриотом — в той мере, в какой это было возможно в стране, где все продавалось и куда покупатели съезжались со всех сторон, как купцы на ярмарку. Он сквозь пальцы смотрел на чужие грехи, не боролся с царящим вокруг него взяткодательством: честность его состояла в том, что он не брал денег сам — не более того, но и не менее.

— Я взял эти паспорта в советском консульстве — украл, иными словами. — Яков произнес эти слова с хорошо разыгранным пафосом саморазоблачения и без малейшей тени юмора. — Почему я это сделал, я сказать сейчас не могу и отказываюсь от дачи каких-либо сведений. Поведение мое ни в коей мере не свидетельствует о моем неприятии законов Китайской республики или суда, которому я в вашем лице выражаю глубокое уважение и признание.

— Пока вы не замолчали совсем, — спросил его с любопытством и не без участия Цинь, которому пришелся по душе этот экстравагантный обладатель четырех чужих паспортов, разгуливающий с ними по Шанхаю: в нем было что-то решительное и импонирующее ему лично, — скажите, в чем причина вашего отказа сотрудничать. Почему бы вам не назвать себя? Вы очевидно иностранец и пользуетесь в связи с этим в нашей стране преимуществами, которых нет у ее коренных жителей. Если вы представите нам такие данные и докажете, что вы иностранного происхождения, вас передадут вашему суду, который, как правило, мягче и снисходительнее нашего, — учитывая в особенности то, что страна наша находится в состоянии войны и законы ее приближаются к законам военного времени… — и поглядел вразумляюще на курчавого побитого европейца, глаза которого заплыли после драки, но продолжали излучать упрямство и своеволие. — Почему вам не воспользоваться этим?

— Я буду молчать, — невозмутимо отвечал тот, — поскольку считаю мое задержание незаконным.

— Даже после того, как у вас нашли четыре паспорта и вы заявили, что украли их в советском консульстве?

— Когда меня арестовывали, то об этом не знали.

— А может быть, знали? Вы плохого мнения о китайской полиции?

— Арестовывали меня не китайские полицейские, а люди из подразделения Гаррисона. — (Английский отряд, осуществлявший полицейские функции на европейской территории Шанхая. — Примеч. авт.) — Ко всему китайскому я отношусь с большим почтением и верю в великое будущее вашего народа.

Яков, старый пропагандист и агитатор, решил сыграть на национальных чувствах и противоречиях, но Цинь только усмехнулся, подал знак писцу, что записывать это не нужно, и пригласил первую свидетельницу обвинения, Ванг, которую он по ряду причин торопился провести через предварительное следствие. Всех троих: Якова, Ло и Ванг — запрашивал военный трибунал в Учани, где шло основное следствие, связанное с разоблачением разведсети Лю, а за Ванг его слезно просил представитель видной чиновнической фамилии, и ее нужно было срочно вывести из этой во всех отношениях опасной компании.

Ванг ждала вызова в соседней комнатке. Она вошла без сопровождения: значит, была отпущена под подписку о невыезде, на поруки родственникам. Это было видно и по тому, что выглядела она слишком ухоженно, не как тот, кто провел ночь в участке, — это отметил про себя хладнокровно наблюдавший за нею Яков. Судья Цинь мельком глянул на нее и потупился. Он видел ее в первый раз, и она произвела на него невыгодное впечатление: изображала, вроде иностранца, несправедливо обиженную девицу и, будучи дома, не привела себя в надлежащий вид: тушь и румяна лежали неровно, а судья Цинь был человек старых правил и не признавал неопрятной косметики; то, что для европейца Якова было верхом макияжа, для него — лишь небрежной его тенью: Восток и Запад, как известно, редко сходятся в оценках.

— Вы знаете этого господина? — спросил судья и дал понять писцу, что тот запишет все потом под его диктовку.

— Знаю, — поспешно сказала она: давно ждала этого вопроса. — Это крупный агент Коминтерна. Я встречалась с ним четыре раза, отдавала ему переводы — он был в точности такой, только с усами.

— Обвиняемый, вы что-нибудь скажете по этому поводу?

— Я ее в первый раз вижу, — сказал Яков.

— Как это?! — искренне возмутилась обвиненная во лжи свидетельница. — Что ж он: если снял усы, думает, я его не узнаю? Пусть отвечает за свои делишки!

— Об ответственности мы потом поговорим, — осадил ее Цинь: чтоб помнила свое место. — Какую работу он вам давал? С усами или без… Это, кстати, не он? Не человек, который имел с вами дело?.. — и, порывшись в бумагах, извлек из них фотографию усатого Якова, которую тоже нашли в его карманах: Яков взял ее по тем же причинам, по каким взял паспорта: чтоб сделать себе документ с этим снимком.

— Он! — обрадовалась Ванг, будто поимка ее нанимателя была ей на руку, а не рыла ей могилу. — А по ней видно, что это одно и то же лицо! Видите, как глаза глядят? И брови те же. Можно одно к другому приставить!

— Этим займутся эксперты. — Судья отобрал у нее фотографию, которую она прижала к себе — как обеляющую ее улику. — Пока что расскажите, в чем заключалась ваша работа и что вы успели сделать…

Накануне он час толковал у себя дома с почтенным дядей этой паршивицы: тот больше бранился и негодовал на племянницу, чем просил и слушал. Цинь был вынужден грубо прервать его и внушить ему, что все зависит от того, как она ответит на вопросы, которые будут ей заданы: если начнет сознаваться и говорить правду, ее ничто не спасет и судья Цинь не сможет помочь их дому. Дядя сразу потерялся, сморщился в слезливой гримасе и полез расстегивать сумку, но судья Цинь осадил его строгим взглядом и потом — и столь же суровым словом, потому что от языка взглядов почтенный чиновник давно отвык и, вообще, понимал только звон монет и шуршание ассигнаций.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});