История моей матери. Роман-биография - Семeн Бронин

— Что это означает?

— Шанхайская парочка. А если чуть-чуть в другом ключе выговорить, тоном повыше, то ключ с замком, — и Марк огласил вторую версию своей легенды, произнеся ее немного иначе. — Занятный язык. Все зависит от того, говоришь ли в ты нос или в глотку.

— А это откуда вы узнали? Перевод, я имею в виду, и лингвистические тонкости. — Яков тоже был дотошен в установлении истины. — И как запомнили эту ахинею? — Сам он был не в состоянии воспроизвести ни одного китайского звука.

— Запомнили. Повторяли вслух, пока до гостиницы шли. А там портье с университетским образованием. И с очень приличным английским.

— Вот его-то и надо было в первую очередь остерегаться, — поучительно сказал Яков. — Не люблю дорогих гостиниц: в них всегда есть осведомители. Лучше уж дешевые номера с клопами и тараканами.

— Брр! — сказал Марк. — На это я не пойду даже ради революции.

— Припрет, пойдете. Всякие бывают ситуации. — Яков вспомнил тут о собственном положении и об Элли, ждавшей его дома, но у всякого разговора есть своя логика и инерция, а этих ребят нельзя было оставлять одних — вся предварительная работа пошла бы насмарку. — Словом, вы неплохо справились с заданием, — подытожил он. — Теперь, прежде чем окончательно принять вас в наши ряды и представить вас, пока заочно, командованию, я бы хотел расспросить вас о прошлом. В общих чертах оно нам известно, но мы бы хотели узнать некоторые подробности… — Марк тут изготовился отвечать, а Эдвин осекся, и лицо его вытянулось, будто ему было что скрывать и он был не вполне готов к такому расспросу. — Вы ведь оба из хороших семей? — продолжал благожелательный Яков, не замечая этих нюансов. — Так называемых хороших, потому что для нас нет ничего лучше настоящего пролетарского происхождения.

— Марк был с этим согласен: он давно отрекся от родителей, да и Эдвин ободрился, узнав, что ветер дует не с той стороны, какой он опасался. — Как все-таки вы вышли на верный путь? Как произошел поворот? Мне и самому это интересно. Общие закономерности я знаю, но каждый случай индивидуален. Давайте начнем с вас, Марк. Родители были, наверно, против вашего решения? Или это произошло тогда, когда они не имели уже на вас большого влияния?..

Что-то жесткое проглянуло в лице Марка, до того беспечном и покладистом.

— Они на меня никогда большого влияния не имели, — против обыкновения кратко и почти недружелюбно сказал он.

— Вы были самостоятельны?

— Да нет. Просто им было все равно, что со мной и с моим братом. Оба были заняты собственными проблемами.

— Финансового свойства?

— Всякого. — Марк поглядел внушительно, и на его лице прорезалась жесткая складка. — Жили-то мы как раз обеспеченно. Просто не думали они о нас — и все тут. В доме было всегда полно гостей — не дом, а проходной двор.

— Вы, наверно, дружили со старшим?

— Еще того меньше. Объединялись против родителей, это да, а между собой дрались как заклятые враги. Он вечно меня задевал: был старше, но я ему тоже не спускал. Сейчас он помощник прокурора. Всегда был такой: искал, кому б ножку подставить.

— Не скажешь, глядя на вас, что у вас такое детство.

— Потому что я веселый? Это видимость — и то благодаря Эдвину: он мне и друг и брат и родственник.

— Он вас и к марксистской идее подвел? — Внимание Якова переключилось на его товарища, который снова застеснялся и стушевался. — Вместе учились?

— Снимали вместе квартиру, — сказал Марк, потому что Эдвин по-прежнему не хотел отвечать ни за себя, ни за друга. — Оба приехали учиться в Кливленд.

— Вами тоже родители не занимались? — спросил Яков Эдвина и подумал тут о том, что было у него самого дома. Ему вспомнилась сосредоточенная и рассеянная мать, писавшая романы и прятавшая их на полках книжного шкафа (она их не то что в издательства не носила, но и читать никому не давала), и отец, вечно занятый синагогой — да и чем еще раввину заниматься? Но Янкеля никто не обижал, он не чувствовал ни избытка, ни недостатка внимания к своей особе. Уже маленьким он чувствовал себя призванным свыше и в пять лет вел занятия с детьми бедных в хедере: такие, как он, довольствуются собой и не нуждаются в чьем-либо одобрении и поощрении.

Эдвин вынужден был наконец разжать рот:

— Почему? Напротив, только и делали, что опекали меня. Я у них один, и они только мной и дышали. Гостей у нас не было.

— Кем они были?

— Отец, вы имеете в виду? Санитарный врач. Отвечал за чистоту воздуха в Детройте. Чиновник, иначе говоря.

— Вы с ними порвали?

— Почему? — удивился тот. — Регулярно переписываюсь.

— Надеюсь, не все им пишете? Про кантонскую поездку ни звука?

— Написал, что съездили в Кантон и посмотрели город. Что в этом запретного?

— Ничего, конечно. — Яков усмехнулся. — Но писать лучше не надо, — и глянул выразительно. — Может, придется много ездить, и тогда разъезды могут показаться подозрительны.

— Моим родителям ничто во мне никогда не покажется подозрительным.

— Другие могут заинтересоваться… Но я сейчас не об этом. Как вы подошли к марксизму? Пока что я не вижу связи. Марком родители не занимались, вас чересчур опекали…

— Именно поэтому. Слишком оберегали от реальности. И слишком учили правде и справедливости. Я рос взаперти: боялись лишний раз на улицу выпустить — вот я и оказался в конце концов совершенно не приготовленным к действительности. Мир показался мне чересчур несправедливым.

— Вы сейчас так не считаете?

— Почему? Так же отношусь, но много спокойнее. И тогда бы, наверно, так отнесся, если б меня к этому подготовили. Я не знал, например, сколько стоит булка хлеба и кто сколько зарабатывает. Самое мое большое впечатление первого года учебы в Кливленде было то, что уборщица мыла полы в мужском нижнем белье.

— И вы разглядели это?

— Она нагнулась, а я увидел. Даже спросил ее об этом.

— И она что?

— А что было, говорит, то и надела. Не напасешься на всех разное покупать: не те у нас деньги. Мне это показалось верхом несправедливости. С этого все и началось. Начал читать Маркса, потом Ленина.

— Что именно?

— «Капитал», а у Ленина «Государство и революцию» и многое другое.

— Вы тоже это читали? — Яков повернулся к Марку.

— Нет. Он мне пересказывает. Я ему на слово верю. Я сам не по этой части. Мне чтение противопоказано, я люблю дело.

— Стало быть, вы хорошо дополняете друг друга. — Яков поглядел на обоих с явной симпатией. — И женаты оба не были? Своих семей не имели? Это второй, после родительской семьи, барьер на пути всякого революционера. Если, конечно, подруга не разделяет ваши идеалы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});