Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Озлобленно говорил М. Шолохов о том, что районный работник НКВД следит за ним, собирает всяческие сплетни о нём и о его родных.

В порыве откровенности М. Шолохов сказал:

– Мне приходят в голову такие мысли, что потом самому страшно от них становится.

Я воспринял это как признание о мыслях про самоубийство.

Я в лоб спросил его, – не думал ли ты, что вокруг тебя орудуют враги в районе и что этим врагам выгодно, чтобы ты не писал? Вот ты не пишешь, – враг, значит, в какой-то мере достиг своего!»

Здесь Ставский повторно проговорил установку той эпохи: шолоховская литературная работа – дело государственной важности.

В ответ Шолохов решился – и показал Ставскому письмо Красюкова из тюрьмы. Про издевательства и пытки.

Тот спросил: Евдокимову показывал?

Шолохов отрицательно покачал головой.

Потом сказал:

– Нет.

– Как ты можешь, Михаил? Ты что, не доверяешь партийному руководству?

– Я вот уже Иванову доверился. Думал, это большевик крепче Евдокимова. А оказалось – троцкист.

– Михаил! – повысил голос Ставский.

– Хорошо, я покажу. Спасибо за совет, – сказал Шолохов.

Уже в ночи Шолохов дал Ставскому прочитать рукопись первой половины четвёртого тома «Тихого Дона».

Ставский до утра прочитал. Проспав пару часов, встал свежим, невозмутимым, бодрым.

– Спасибо, что заехал, – сказал ему Шолохов на прощание. – Полегче стало.

Распрощавшись с Шолоховым, Ставский отправился поговорить с колхозниками. В отчёте сообщал: «Колхозники из колхоза им. Шолохова выражали крайнее недовольство тем, что он их забыл, не был уже много месяцев: “Чего ему ещё не хватает в жизни? Дом – дворец двухэтажный, батрак, батрачка, автомобиль, две лошади, коровы, стая собак, а всё ворчит, сидит дома у себя…”»

Он душу за вас рвал. Из года в год рисковал, ездил в Москву, молил, требовал, ругался, перессорился со всем местным руководством, нажил себе недругов и ненавистников в огромных чинах, добирался до самого Сталина. Спас в итоге здесь не десятки, не сотни, а тысячи земляков от ссылок, арестов, голодной гибели.

По шолоховской инициативе приняли поправки в законы об освобождении крестьян-колхозников свыше шестидесяти от налогов и поставок. Старики смогли отдохнуть наконец. Это не считая водокачки, электростанции, школы, театра, тысяч рублей розданных, подаренных, потраченных…

Он мог бы действительно сидеть в своём доме, не видя никого – здоровей остался бы.

Вместо этого – под смертью ходил.

Но не жди благодарности, человек. Ждал бы благодарности – не было б имя твоё: Шолохов.

* * *

В тот же день бывший чекист Ставский повстречался в Ростове-на-Дону с бывшим чекистом Евдокимовым.

Работавший в своё время в этом городе, Ставский местную обстановку представлял. По чекистской лестнице Евдокимов поднялся выше его, но должность генерального секретаря Союза писателей была соразмерна наркомовской, а по влиянию – многих наркомов превосходила. Мало какие профессии в Стране Советов имели значимость, сравнимую с писательской работой. Ставский был командующим всеми писателями сразу. Более того, он входил в состав Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), возглавляемой Ежовым. Сходились два высокопоставленных орденоносца, имеющих равный допуск к Сталину.

Евдокимов не знал, с чем явился Ставский: на фоне партийных, военных, чекистских чисток и непрестанных расстрелов ждать можно было чего угодно.

– Про Шолохова? – спросил. – А что про Шолохова? На краевой конференции Шолохов был выбран в Секретариат. Сегодня какое число? Вот. А избран 10 июня. За три месяца! – за три! – ни разу не зашёл туда. Чем занят? Можем только догадаться. Покрывает врагов народа. А мы не хотим Шолохова отдавать врагам, хотим его оторвать от них и сделать своим!

– Что по Луговому и прочим? – спросил Ставский.

– На Лугового и Логачёва материалов предостаточно. Логачёв уже дал показания, изобличающие их контрреволюционную деятельность. Луговой до сих пор не сознался, несмотря на явные факты вредительства и многочисленные показания на него.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Помолчал и добавил:

– И по Шолохову тоже есть факты. Которые проверить нельзя, в силу некоторых обстоятельств.

Ставский вскинул брови: каких?

– Если б это был не Шолохов с его именем, – он давно бы у нас был арестован, – сказал Евдокимов.

Ставский кивнул. Если бы не был, то был бы, понятно. Но вы его не арестовали и не арестуете, потому что боитесь Сталина.

Про письмо Красюкова из тюрьмы Ставский ничего Евдокимову не сказал.

В отчёте Сталину он резюмировал: «Очевидно, что враги, действовавшие в районе, прятались за спину Шолохова, играли на его самолюбии (бюро райкома не раз заседало дома у Шолохова), пытаются и сейчас использовать его как ходатая и защитника своего.

Лучше всего было бы для Шолохова (на которого и сейчас влияет его жены родня, – от неё прямо несёт контрреволюцией) – уехать из станицы в промышленный центр, но он решительно против этого, и я был бессилен его убедить в этом.

Шолохов решительно, категорически заявил, что никаких разногласий с политикой партии и правительства у него нет, но дело Лугового вызывает у него большие сомнения в действиях местных властей…

Мы условились, что он будет чаще писать и приедет в ближайшее время в Москву.

Но основное – его метание, его изолированность (по его вине), его сомнения вызывают серьёзные опасения, и об этом я и сообщаю».

Письмо было по сути чиновничьим, выполненным безупречно.

Если Шолохов окажется врагом – то в письме уже были выражены опасения о таком исходе.

Если Шолохов врагом не окажется – то в письме присутствует товарищеская забота генерального секретаря Союза писателей.

Ставский сделал всё, что мог. Решение принимать было не ему.

* * *

На донесении Ставского Сталин собственноручно написал резолюцию: «Тов. Ставский! Попробуйте вызвать в Москву т. Шолохова дня на два. Можете сослаться на меня. Я не прочь поговорить с ним. И. Сталин».

Позвонили Шолохову. Он немедленно выехал.

Топтуны нового районного начальника НКВД Кравченко проводили Шолохова до самой Москвы. Евдокимову доложили: наш опять поехал в столицу – хозяин вызвал. Краевой начальник еле сдержался, чтоб не выругаться матом. Надо было с Луговым, Красюковым, Логачёвым сразу всё решить, а не мешкать.

На 25 сентября Шолохову назначили встречу в Кремле.

За полчаса до него, в 16.00, в сталинский кабинет пришёл Молотов. Сталин коротко обсудил с ним подготовку к выборам в Верховный Совет и список кандидатов. Перекинулись парой слов о Шолохове, сверили мнения. Мнения совпали.

В 16.10 вошёл Ежов. Доложил общую ситуацию по работе Евдокимова.

В 16.30 впустили Шолохова.

Разговор продолжался полтора часа.

Содержание неизвестно, но догадаться можно. Шолохов вкратце напомнил, как складывались отношения с предыдущим руководством – Шеболдаев и его окружение. И что в итоге Шолохов оказался прав: Шеболдаев враг, он арестован. Была надежда, что с Евдокимовым сложится иначе, но тот буквально с первого дня повёл себя ещё жёстче и нетерпимее.

И далее – про Лугового и его работу, про Логачёва, про Красюкова, про всех остальных. Про атмосферу в станице Вёшенской – прослушка, аресты, доносы, прослушка, аресты, доносы…

Его слушали внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы.

Сталин сказал: разберёмся, товарищ Шолохов. Если указанные вами невиновны – их отпустят. Товарищ Ежов, надо доставить всех названных товарищем Шолоховым в Москву.

Напоследок Сталин спросил:

– Есть к вам вопрос, товарищ Шолохов. Как вы смотрите на то, чтоб участвовать в предстоящих выборах в Верховный Совет? Вы много работаете, как общественник, болеете за земляков. Мы это видим, ценим. Вы смогли бы стать хорошим депутатом.

* * *

Рассказывает Пётр Луговой.

«Как-то ночью меня посадили в тюремную машину…»