Широкий Дол - Филиппа Грегори

Джон мгновенно оказался рядом со мной. Селия тоже. Они оба были само внимание.

– Ничего страшного, – задыхаясь после быстрого танца, поспешила я успокоить их. – Выпью холодной воды, и все пройдет.

Джон щелкнул пальцами одному из лакеев, и ледяная вода в зеленом винном бокале смыла вкус подступившей к горлу желчи. Я машинально прижала холодный бокал к разгоряченному лбу. И даже ухитрилась слегка улыбнуться Джону, сказав:

– Вот и еще один пример чудесного исцеления для блестящего молодого врача.

– Но я не только знаю, как исцелить этот недуг, но и то, что сам, похоже, послужил его причиной, – тихо сказал он, и в голосе его прозвучала нежность. – Пожалуй, на сегодня танцев с тебя довольно. Давай-ка лучше тихонько посидим в столовой. Тебе оттуда будет все прекрасно видно, но танцевать тебе больше нельзя.

Я кивнула и, опершись о его руку, прошла с ним в дом, а Селия и Гарри тем временем начали следующий танец. Джон не сказал мне больше ни слова, пока мы не уселись у окна, выходившего на конюшенный двор, и нам не принесли полный кофейник горячего крепкого кофе.

– А теперь, моя очаровательная задира, – спросил Джон, передавая мне чашку с кофе, приготовленным именно так, как мне больше всего нравилось: без молока и с большим количеством коричневого паточного сахара, – признайся, когда ты собиралась снизойти до своего мужа и объявить ему эту добрую новость?

– Ты это о чем? – спросила я и с притворной наивностью уставилась на него широко раскрытыми глазами.

– Не выйдет, Беатрис, – сказал он. – Ты забываешь, что имеешь дело с блестящим диагностом. Я ведь заметил, что по утрам ты отказываешься от завтрака, что груди твои увеличились, а соски набухли. Может быть, тебе лучше самой рассказать о том, что уже и так поведало мне твое тело?

Я небрежно пожала плечами, потом лучезарно улыбнулась ему поверх чашки и сказала:

– Ты же сам назвал себя «блестящим диагностом», вот ты сам и говори.

– Хорошо, – согласился он. – По-моему, мы очень кстати так быстро поженились! Мне кажется, у нас будет сын. И на свет, по моим подсчетам, он должен появиться в конце июня.

Я опустила голову, чтобы скрыть облегчение, которое он мог прочесть по моим глазам; он и не сомневался, что я забеременела в тот, самый первый раз, еще до нашей свадьбы. Откуда же ему было знать, что на самом деле ребенок должен родиться в мае. И я с улыбкой посмотрела на него. Нет, это был не Ральф. И не хозяин Широкого Дола. И все же Джон был очень, очень мне дорог!

– Ты рад? – спросила я, и Джон, встав со стула, опустился возле меня на колени и крепко обнял обеими руками, уткнувшись носом в мою теплую надушенную шею. Потом он поцеловал мои пополневшие груди, выступавшие из выреза платья под невыносимым давлением туго зашнурованного корсета, и сказал:

– Я очень рад. Вот и еще один наследник «Линий МакЭндрю».

– Наследник Широкого Дола, – мягко поправила я его.

– Значит, наследник и денег, и земли, – согласился он. – Сильная комбинация! А если к этому прибавятся также ум и красота, у нас прямо-таки само совершенство получится!

– И к тому же на месяц раньше, чем позволяют приличия! – беспечно заметила я.

– Ничего, я тоже придерживаюсь старых обычаев, – весело возразил Джон. – В конце концов, и крестьянин только стельную корову покупать станет.

Господи, зря я беспокоилась, не зная, как сказать ему о своей беременности! В его душе не возникло ни тени сомнения – во всяком случае, в те первые, исполненные нежности мгновения. Да и потом, по-моему, тоже ни разу. Когда он обнаружил, как туго я затягиваю корсет, то настоял, чтобы я немедленно его сняла. Он даже поддразнивал меня, говорил, что я слишком рано начала толстеть; ему в голову не приходило, что этот ребенок зачат на пять недель раньше того дня, когда мы с ним впервые предались любовной страсти у меня в кабинете, прямо на полу перед камином. И в течение всей той холодной зимы, пока тело мое упорно округлялось, а я сама каждую ночь сгорала от страсти, Джона только радовала моя уверенная, смелая чувственность, и он, видя, что я счастлива и хорошо себя чувствую, не задавал никаких ненужных вопросов.

И вообще никто мне никаких вопросов не задавал. Даже Селия. Я всем сказала, что ребенок родится в июне, и мы заранее пригласили акушерку именно на это время, хотя я прекрасно знала, что она понадобится мне значительно раньше. И даже когда зимние холода сменились теплом и зеленью весны, я не забывала, что должна скрывать истинный срок своей беременности и то, что я стала все быстрее уставать. Я старательно делала вид, что по-прежнему чувствую себя прекрасно, а через несколько недель после того, как я сама впервые почувствовала движение плода, я в присутствии Джона испуганно прижала руку к животу и сказала изумленно-восторженным шепотом:

– Джон, он пошевелился!

Лгать мне помогало почти полное отсутствие у Джона опыта в подобных вопросах. Он, разумеется, получил диплом врача высшей квалификации в лучшем университете страны, только ни одна знатная дама никогда не позволила бы молодому мужчине, будь он хоть трижды врачом, находиться с нею рядом в столь деликатный период ее жизни. Те немногочисленные дамы, что предпочитали акушера-мужчину, выбрали бы старого опытного человека, а не молодого энергичного доктора МакЭндрю. Впрочем, большинство женщин, и благородных, и простых, придерживались старых традиций и пользовались услугами знакомых повитух.

Так что Джону посчастливилось наблюдать весьма немногочисленные беременности. Такие женщины – обычно это были жены бедных арендаторов или служанки – тоже никогда бы не пригласили молодого доктора к себе из боязни, что им придется слишком много заплатить ему за профессиональные услуги; но если Джон бывал в чьем-то богатом доме, навещая, скажем, заболевшего ребенка, то хозяйка дома могла невзначай упомянуть, что жена одного из ее работников болеет после тяжелых родов, или у кого-то из ее служанок начались роды, или ее горничная беременна и очень плохо себя чувствует. Джон, разумеется, всегда соглашался помочь, но каждый раз получалось так, что беременных или рожениц он видел, только если им угрожала серьезная опасность. По-моему, с нормальной беременностью он до сих пор толком знаком не был, и я могла сколько угодно лгать ему, а он только ласково смотрел на меня своими голубыми глазами в светлых ресницах. Я была совершенно уверена, что сумею использовать и предыдущий опыт, и свое умение врать на голубом глазу, и лелеяла глупую надежду, что мне удастся сохранить и наше семейное счастье, и нашу с Джоном нежность и любовь.