Широкий Дол - Филиппа Грегори

– Ничего, детка, ты справишься, – приговаривала она примерно так, как я могла бы разговаривать с рожающей кобылой, и при этом она была на редкость спокойна, а потом даже уселась в ногах кровати с какой-то штопкой, рассчитывая, что ее помощь мне скоро не понадобится.

Однако она ошиблась. Вскоре я окликнула ее:

– Миссис Мерри! – И Селия тут же кинулась ко мне, схватила за руку, но я на нее не смотрела. Я искала глазами понимающую улыбку старой знахарки.

– Ну, теперь приготовьтесь, – сказала она, засучивая свои грязные рукава.

– Это… это… – я хватала ртом воздух, точно выброшенный на берег лосось. Сильнейшая боль вновь скрутила мой вздувшийся и странно затвердевший живот; мне казалось, что хищная скопа, вцепившись в меня когтями, рвет и терзает мое тело.

– Тужьтесь! – кричала миссис Мерри. – Уже головка видна!

Чудовищный спазм чуть не лишил меня сознания, потом боль немного отпустила, и я почувствовала, как миссис Мерри своими умелыми, хотя и грязноватыми пальцами, лезет куда-то внутрь меня, нащупывая ребенка и помогая ему выбраться наружу. Затем еще один сильный спазм, вышел послед, и все было кончено: ребенок был на свободе. Тоненький булькающий плач наполнил комнату; из-за закрытой двери послышались радостные восклицания – похоже, каждый из слуг, кто только сумел оказаться в западном крыле, подслушивал возле моей спальни.

– Мальчик, – сказала миссис Мерри, держа младенца за лодыжки и потряхивая его, точно только что вылупившегося цыпленка, а потом без излишних церемоний плюхнула его мне на дрожащий напряженный живот. – Мальчик – это очень хорошо для Широкого Дола.

Селия, простодушная и начисто лишенная каких бы то ни было подозрений, не сводила с новорожденного глаз.

– Как это прекрасно! – воскликнула она, и в голосе ее слышались любовь, затаенная страстная тоска и непролитые слезы.

Я прижала малыша к себе, чувствуя на нем сладкий сильный незабываемый родильный запах, и у меня из глаз вдруг хлынули жгучие слезы; они все бежали и бежали по щекам, а я все рыдала и рыдала – казалось, я оплакивала какое-то свое горе, о котором не могла сказать никому. Глаза у мальчика были темно-синие, а волосы – черные как смоль, и я, усталая и поглупевшая после родов, вдруг подумала, что это ребенок Ральфа. Что я родила Ральфу сына! Но миссис Мерри отняла у меня младенца, завернула его в теплую фланель и сунула Селии.

– Забирайте его и немедленно уходите отсюда, – велела она. – Мне надо заняться роженицей. У меня для нее и горячий отвар готов, он ее сразу в порядок приведет. А сейчас пусть она поплачет, это даже хорошо. Все равно слезы прольются, так лучше раньше, чем позже.

– Беатрис, ты плачешь? – воскликнула мама, врываясь в комнату и замерев как вкопанная при виде меня, рыдающей и зарывшейся лицом в скомканные простыни.

– Все это было для нее слишком тяжелым испытанием, – с нежностью сказала Селия. – Но вы только посмотрите на малыша! Какое чудо! Давайте пока устроим его в детской, а к Беатрис зайдем позже, когда она немного отдохнет.

Дверь за ними закрылась, и я осталась один на один с внезапно нахлынувшим на меня необъяснимым горем. Зорко на меня глянув, миссис Мерри сказала:

– Выпейте-ка, – и подала мне чашку с горячим питьем. У меня перехватило дыхание, когда я хлебнула этого травяного отвара, сладко пахнувшего мятой и лавандой и сдобренного самым, возможно, лучшим укрепляющим средством – джином. Я осушила полную кружку, и слезы, наконец, перестали катиться у меня по щекам.

– Ребеночек-то семимесячный, да? – спросила повитуха, не сводя с меня своих все знающих и все понимающих глаз.

– Да, – спокойно ответила я. – Я упала, вот роды и начались раньше времени.

– Великоват он для семимесячного, – заметила она. – И уж больно легко родился – для первых-то родов!

– Сколько вы хотите? – напрямик спросила я. Я слишком устала, чтобы обороняться, и слишком хорошо понимала, что лгать этой женщине бесполезно.

– Ничего я не хочу, – сказала миссис Мерри. И ее морщинистое лицо расплылось в улыбке, больше похожей на трещину. – Вы и так уже за все расплатились тем, что пригласили меня. Если жена такого блестящего молодого доктора предпочитает по-старому пользоваться услугами повитухи, то и половина знатных дам нашего графства тоже ее примеру последует. Вы мне вернули профессию, мисс Беатрис, вернули возможность зарабатывать себе на хлеб, и теперь молодые дамы не станут спешить и сразу приглашать мистера Смита, узнав, что я сама, в одиночку, так успешно ребеночка у вас приняла.

– Вы же знаете, миссис Мерри, что я всегда и во всем стараюсь придерживаться старых правил, – сказала я. – И в вопросах зачатия тоже, – с улыбкой и крепнущим доверием прибавила я. – У нас в Широком Доле мое слово является законом. И на моей земле для вас всегда найдется и кров, и пища, миссис Мерри. Я своих друзей не забываю… а вот сплетни я ненавижу.

– От меня никто никаких сплетен не услышит, – твердо пообещала она. – И пусть найдется такой человек, который сразу после родов сможет поклясться, что знает точный возраст ребенка. Да никто, даже ваш умный и ученый молодой муж, этого сделать не сумеет! А если его еще с неделю, а то и больше, дома не будет, так и говорить будет не о чем. Учился он в Эдинбурге или нет!

Я благодарно кивнула ей и устало откинулась на подушки. Она ловко переменила подо мной простыни, почти совсем меня не потревожив, потом заботливо взбила подушки, и я вдруг попросила ее:

– Пожалуйста, миссис Мерри, принесите мне моего сына. Он мне нужен.

Она молча кивнула и, тяжело ступая, вышла из комнаты, но вскоре вернулась, неся на плече ребенка, завернутого в целый ворох одеял.

– Ваша мама и леди Лейси хотели с вами повидаться, да я не разрешила; сказала, что пока вам нельзя разговаривать. А вот и ваш парнишка. Я вас пока оставлю одних, чтобы вы могли получше с ним познакомиться, только вы не вставайте, лежите себе тихонько. А я скоро приду и заберу его.

Я кивнула, хотя едва слышала, что она мне говорит. Синие глаза мальчика невидящим взглядом смотрели прямо на меня. Его крошечное личико было похоже на сморщенную луну, не имеющую ни правильной формы, ни структуры. Вполне определенным и ярким было в нем одно: густые черные волосы и пронзительно синие, почти фиолетовые, глаза. Я отбросила одеяла и осторожно встала, ступая босыми ногами по холодным половицам. Держа на руках сына, я медленно подошла к окну. Он был такой крошечный и легкий, как кукла, и хрупкий, как цветок пиона. Я настежь распахнула окно и вдохнула сладостный, пропитанный ароматами цветов воздух Широкого Дола. Было еще только начало июня, и все розовые кусты в нашем саду были покрыты цветами – бледно-розовыми, алыми, белыми, – и от них исходил головокружительный аромат, поднимавшийся по нагретой солнцем каменной стене прямо к моему окну. За садом изумрудными красками сверкала на выгоне роскошная весенняя трава, уже довольно высокая – где по щиколотку, а где и по колено. А за выгоном виднелись серые стволы буков, за которые словно зацепилось светло-зеленое, будто тающее облако зеленой листвы, среди которой виднелись темно-лиловые мазки. Дальше, за качающимися кронами деревьев, были бледные квадраты верхних полей, а еще дальше – вершины холмов и округлая, в форме зеленого полумесяца линия горизонта, отмечавшая границы Широкого Дола.