Охотник за смертью: Восстание - Саймон Грин

— Меня интересуют все точки зрения, — дипломатично сказал Тоби. — Я хочу рассказать людям правду о том, что здесь происходит.

— Если вы не врете, то вы первый, кто этого хочет. Впрочем, это не имеет ровно никакого значения. Вольфы все равно вырежут из ваших записей то, что им не понравится.

На этот раз Тоби тактично промолчал. Он знал, что столкнется с цензурой. Фокус в том, чтобы обойти ее.

Примерно в середине барака обнаружилась небольшая клетушка, отгороженная высокими ширмами. Сначала Тоби принял ее за туалет и был очень удивлен, когда сестра с выражением глубочайшего почтения на лице осторожно похлопала ладонью по ближайшей ширме.

— Журналисты пришли, — робко сказала она. — Вы все еще хотите принять их, или мне вышвырнуть их за дверь?

Из-за ширмы что-то тихо ответили. Сестра повернулась к Тоби и Флинну и снова нахмурилась.

— Тридцать минут, — сообщила она, — и ни секундой больше. И если вы утомите ее, я вам яйца оторву.

Она оттащила в сторону одну из ширм. Тоби и Флинн вежливо кивнули и проскользнули внутрь. Так, осторожно и с опаской, люди проходят мимо цепной собаки. За их спинами сестра вернула ширму на место.

За ширмами оказалась крошечная комнатка. В ней только-только помещались стандартная больничная койка, умывальник на стене и маленький письменный стол. У стола на единственном стуле сидела сама мать Беатриса. Полы ее шелкового халатика были обтрепаны, локти протерты до дыр. Свои великолепные рыжие волосы мать-игуменья безжалостно обстригла. Она побледнела от усталости, но глаза ее лучились теплотой, а улыбка была искренней и доброжелательной. Позади нее на вешалке для шляп висели черное одеяние игуменьи и накрахмаленный плат. Казалось, что в тесную каморку каким-то чудом умудрился втиснуться четвертый человек. Не вставая со стула, мать Беатриса протянула Тоби руку. Рукопожатие ее было крепким и энергичным. Затем она повернулась к Флинну, и тот, низко склонившись, поцеловал протянутую руку. Улыбка Беатрисы стала шире.

— Если бы вы знали, что я делала этими самыми руками всего полчаса назад, вы бы пулей вылетели отсюда и помчались полоскать рот серной кислотой.

Повернувшись опять к Тоби, она продолжила:

— Очень рада видеть вас обоих. Я уже боялась, что вы не придете. Все остальные, к кому я обращалась, побоялись раскачивать лодку.

— Я тоже не могу обещать, что сделаю это, — признался Тоби. — Все зависит от содержания нашей с вами беседы. Ничего, если мой оператор будет ее снимать?

— Ну конечно! Зачем бы еще я вас приглашала? Садитесь на кровать. Других стульев у нас здесь нет, а стоя вы занимаете слишком много места.

Мать-игуменья откинулась на спинку стула, а Тоби осторожно опустился на узкую койку. Он боялся, что хрупкое сооружение не выдержит его веса. Койка оказалась на редкость жесткой. Флинн остался стоять. Он то приседал, то наклонялся, подбирая наиболее выгодный ракурс для съемки. Тоби не обращал на него внимания. Флинн всегда сам заботился обо всех технических деталях. Тоби был репортером. Его дело — организовывать и брать интервью, а потом по крупинке извлекать из них правду. Про мать Беатрису говорили, что она никогда не лжет. При дворе так оно и было, но там Беатрисе ничего не грозило. Неизвестно еще, что она скажет здесь, на передовой, среди раненых и умирающих. Говорили еще, что работа в полевом госпитале сильно изменила мать-игуменью. Но до сих пор Тоби слышал это, мягко говоря, не из первоисточника. А еще он не верил в существование святых. Первый вопрос должен быть простым.

— Здесь у вас очень тесно, мать Беатриса. Я правильно понимаю, что эта палатка не была рассчитана на такое число пациентов?

— Черт, ну конечно нет! Она была рассчитана на треть этого количества — так ведь это в цивилизованных мирах! И можете звать меня Беа, я не на работе. Палатка скоро лопнет — а все потому, что в последнее время Вольфы терпят неудачу за неудачей. Границы на их карте ползают взад и вперед, и все они нарисованы кровью других людей. Конечно, среди наших пациентов есть и мятежники. Сестры милосердия помогают всем сторонам. В любых обстоятельствах.

Тоби изумленно приподнял бровь:

— А Вольфы знают, что вы лечите раненых мятежников?

— Я им не говорю. Когда-то я поднимала этот вопрос, но, увидев их реакцию, поняла, что больше не буду. Теперь мы не касаемся этой темы. Да и вообще, не их это дело! Вольфы выделяют на наши нужды так мало, что не хватает на лечение их собственных людей. Технос III расположен далеко от цивилизации, и послать сюда транспортный корабль стоит немалых денег. Так что я просто делаю свою работу так, как считаю нужным. Мы делаем все, что можем, — то есть штопаем этих ребят и отсылаем их обратно в траншеи. Частенько видишь одно и то же лицо по второму, а то и по третьему разу. И каждый раз с новыми ранениями. Но редко кто попадает к нам больше трех раз. Одни не могут пережить такого количества операций, другие… просто сдаются.

Это страшная война, да и мир здесь суровый. Легких ран мы почти что не видим.

Наши запасы подходят к концу. Не хватает плазмы, анестезирующих и наркотических средств. Сестры присылают нам все, что могут, но в Империи нынче идет много подобных войн, и ресурсов нашего ордена не хватает на всех. Иногда этот госпиталь больше напоминает лавку мясника.

— Как давно идет эта война, Беа? — спросил Тоби доверительным тоном, изображая перед камерой, что это не интервью, а просто беседа.

— Уже много поколений, — мрачно ответила Беатриса. — Люди рождаются и умирают, так и не узнав в жизни ничего, кроме войны. Конечно, с тех пор как фабрика попала к Вольфам, борьба обострилась. Обе стороны только и думают, что о предстоящей церемонии. Когда мы заметили, что здесь происходит, мы убедили наш орден организовать на планете миссию. Если бы сестры представляли себе реальное положение вещей, они обязательно прислали бы нам помощь. Я в этом убеждена. Но Вольфы не дают нам связаться с нашим орденом.

— Расскажите, что это за война, — попросил Тоби, незаметно возвращая беседу в намеченное русло.

— Война примитивная. Все бои происходят в глубоких траншеях и подземных коридорах. И никаких изменений за долгие годы. В принципе обе стороны роют новые туннели, но там, под землей, живут представители местной фауны, а они не любят конкурентов. Сражаться на поверхности нельзя из-за погоды. Она меняется таким непредсказуемым образом, что невозможно ни орудия навести, ни замаскироваться. А когда ветер сильный, в воздухе болтается столько обломков железа, что лучи попросту рассеиваются, если стрелять не в упор. Поэтому в основном дерутся врукопашную, мечами. Иногда сражение выплескивается на поверхность на ничьей земле, между владениями Вольфов и территорией мятежников. Граница постоянно смещается то в одну, то в другую сторону, но положения дел это реально не меняет, поскольку силы сторон давно уже одинаковы. Хотя, конечно, появление церковных войск может нарушить этот баланс.