Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

А потом я встретил ее сестру и отправился на арену, углубившись в иные мысли; но время от времени, ибо лицо мое слишком легко выдавало мои истинные чувства, я оборачивался к детскому балкончику, улыбался и махал. По моему представлению, ей должно было быть сейчас около четырнадцати.

Как вьющаяся нитка, мысли мои все возвращались и возвращались к Лабиринту и наконец обратились к Наксосу.

Нога моя не ступала больше на его берег, но все проходившие мимо него корабли должны были известить меня, если трижды священная Ариадна вознамерится оставить святилище. Это было необходимо; попав в руки моих врагов, она могла даровать им великую силу. Но она сделалась слишком уж священной особой; годы шли, и Ариадна по-прежнему оставалась в святилище Диониса на близком к берегу острове. Каждый месяц сбора гроздей она вела менад в горы, вечером они возвращались назад, пошатываясь от выпитого вина и усталости, окровавленные ладони говорили, что Царь вина этого года встретил свой конец.

Ужас долго запечатывал мой язык после тогдашней ночи. Но царю не подобает сидеть, прикрывая ладошкой рот, как делает перепуганный ребенок. Существование Ариадны следовало учитывать. На Крите, взяв Лабиринт, я уверял всех, что сделаю ее своей женой. Поэтому, вернувшись туда, чтобы навести на острове порядок, я рассказал князьям, что на острове Дии, Наксосе, мне явилось жуткое видение; сам Дионис в страшном своем обличье предстал передо мною и велел оставить избранную им невесту. В известном смысле так оно и было.

Поэтому я отправил ее к богу с почетом. Со временем, обойдя из уст в уста все острова, моя собственная история вернулась ко мне полной всяких чудес. Итак, Ариадна оказалась настолько дорогой Дионису, что его увитый виноградной лозой корабль каждую ночь при свете звезд причаливает к пристани, и бог в виде черноволосого мужа отправляется к ней. Я надеялся, что Ариадна завела любовника. Такой девушке трудно спать в одиночестве.

Потом, через несколько лет, я узнал, что она умерла, рождая ребенка от бога. Осталось ли жить дитя, я так и не выяснил: у святилищ Диониса много секретов. Но я солгу, если скажу, что почувствовал горе. Просто с души моей исчезла тяжесть. К тому же теперь юная Федра могла назваться наследницей дома Миноса, последней из детей Солнца.

Когда Эхелай на следующее утро отправился восвояси, я подарил гостю на прощание певицу-критянку. Дар этот надолго обеспечил мне его дружбу; и поскольку вскоре он стал царем, подарок оказался как нельзя более к месту.

Я подумывал о том, чтобы самому отправиться на Крит за невестой. Но в Элевсине разразилась кровавая распря, которую никто не мог уладить, кроме меня. Поэтому я отправил посольство, снабдив его огромной золотой чашей для подарка родным. Самой же девушке я предназначал дары поизящнее; в детстве она была хрупким ребенком с тонкими шелковистыми волосами, и дворцовый златокузнец сделал для нее диадему и сережки из лазуритового гиацинта. Но мысленным взором я по-прежнему видел ее в детской с обезьянками, нарисованными на стене. Поэтому я послал Федре такую зверушку в коротком алом костюмчике, не зная, вспомнит ли она причину.

Корабль вернулся с согласием родственников и почетными дарами. Один представлял собой нарисованное на слоновой кости женское обличье, однако это могла быть просто картинка, изображающая девушку или богиню; даже волосы ее оказались черными, а я помнил светло-каштановые.

Я уже отпустил своего посланника – седовласого знатного мужа с благородными манерами, однако он остался и мне пришлось обратить на него взгляд. Когда я отослал остальных, он сказал:

– Господин, у меня есть для тебя нечто важное, – и извлек вышитый мешочек. – Его прислала тебе сама царевна через свою старую няню. Об этом подарке не должен был знать никто, кроме тебя; царевна боялась, что тетя будет ругать ее, но сказала, что ты все поймешь.

Внутри оказалась косичка из переплетенных волос. Пряди были двух цветов. Я пристально поглядел, и наконец до меня начало доходить. Я вспомнил, что в тот день на Крите, после игры, она попросила у меня прядь волос и сказала, как говорят ничего не смыслящие дети, что мы поженимся.

Старик проговорил:

– Ее держали почти в одиночестве; это сама невинность. Ах, но птичка уже стучит изнутри в скорлупу яйца, и это будет очаровательная птичка.

Я с удовольствием – и радостью – рассказал ему всю историю. Теперь мысль об этой юной деве начала захватывать меня, и я попытался в уме преобразить девушку в женщину. Рядом с представившейся мне картиной дворцовые девицы казались грубыми и пресными, и ночи теперь я чаще проводил в одиночестве. В стране моей было спокойно, и желание вновь увлекало меня на Крит.

Я не стал предупреждать о своем прибытии заранее, а намеревался послать весть из какой-нибудь гавани. Как мальчишка, я не стал говорить, куда хочу плыть, даже своему кормчему. Потом я велел, чтобы корабль заново покрасили, сделали новый навес, а кузнец изготовил на нос причудливую голову грифона. Я начал замечать на лицах улыбки, но не стал обращать на них внимания. Новость о нашей помолвке быстро распространялась, и я понял, что она устроила всех. Даже знатные вельможи, надеявшиеся выдать за меня собственных дочерей, были довольны уже тем, что я не предпочел кого-нибудь из соперников. Все страшились брачного союза с Микенами, как боялись бы Миноса в дни величия его власти. Теперь же, когда Крит пал, каждый понимал, что брак этот удержит в зависимости великую страну. Мужи похваливали мою мудрость; жены же, услыхав о мешочке с косичкой, считали историю милой и достойной песни сказителя.

Я находился в гавани, наблюдая за тем, как устанавливали новую голову на нос корабля, когда крики, поднявшиеся на наблюдательной башне, известили нас о приближении с моря пиратского флота.

Поднялся общий вопль, люди погнали скот вглубь суши и потащили тюки. Морские разбойники становились все наглее; их быстрые набеги были часты на всех берегах вплоть до Истма. Вскоре мы увидели длинные корабли, идущие под парусом и веслом. Но передний блеснул сигнальным зеркалом из полированной бронзы – три раза по три. Я расхохотался и послал сказать, чтобы воинов распустили и приготовили комнату для гостей.

Люди поглядывали на Пирифоя искоса; они до последнего мгновения опасались, что он все-таки нападет на гавань. Сам же я был переполнен радостью: я нуждался в друге, с которым можно было обо всем переговорить.

На этот раз он был свеж и выбрит. Он еще только вышел в море, хотя была середина лета, потому что государственные дела задержали его. Полный собственных переживаний, я не стал дожидаться, пока гость мой выложит свою историю. Наверху, после обеда, с вином возле локтя, отпустив слуг, я излил ему свою душу. Он был целиком за мою женитьбу, пока я не сказал, что собираюсь на Крит; тут он поглядел на меня, расхохотался и спросил: