Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

Девушка тем временем расправила свою одежду и разгладила волосы. Она подошла поближе и уселась на землю. Я понимал, что она хочет слышать его, но Эдип понизил голос, поэтому я не стал подзывать Антигону.

– А ты знаешь, Тесей, что во сне и слепые видят? Да-да, не забудь; молодежи ведь не до этого. И, взявшись за булавку, запомни, что ночью твои глаза снова станут зрячими и тогда ни огонь, ни бронза не помогут тебе. Есть такое место, куда Скорбные отнесли меня, там я увидел то, что должен видеть. Я вновь оказался в нем – но теперь посреди тишины. Они вымели пол ольховыми метлами, а потом сели и сделались словно серые, затянутые паутиной глыбы. Сперва прихлынул туман, а за ним явилась чистейшая тьма, а в ней крохотный огонек, ровный-ровный. А потом он ярко вспыхнул и сделался высоким; и в самом сердце его возник владыка Аполлон, нагой, как само пламя, и поглядел на меня огромными глазами, синими, как небо над морем. Я подумал, что мне, нечистому, не подобает находиться в присутствии бога; но, непорочный, посреди света, он не был гневен, и я не почувствовал страха. Он поднял руку, и Скорбные уснули сном древних скал, хотя солнце осветило их пещеру. И тут бог сказал мне: «Эдип, познай себя и скажи мне, кто ты есть?» Я стоял в раздумье и вдруг подумал, что точно так же застыл, размышлял в месте священного испытания перед Сфинксом. И, вспомнив это, сразу понял, что ответ будет таким же. Я ответил: «Владыка, я только человек». Губитель тьмы улыбнулся мне, лучи его пронизали мое тело, вдруг сделавшееся прозрачным, как кристалл. «Хорошо же, – сказал он. – Раз ты наконец достиг зрелости, сверши положенное и принеси жертву». В пещере находился каменный алтарь, о котором я знал издавна, но теперь его омыли от крови и украсили лаврами. Я подошел к нему, и первая из Скорбных приблизилась ко мне с ножницами, словно добрая старая жрица. Она срезала прядь с моего лба и положила ее на алтарь; волосы были рыжими – как во время моего посвящения в детстве.

Руки его лежали на коленях, и лицо стало зрячим. Я молчал, чтобы не пробудить тьму. Но он наконец встал и позвал:

– Антигона! – голосом человека, привыкшего повелевать.

Девушка подошла. Она напоминала собаку, не понимающую, что творится, когда дом ждет перемен, не из смышленых, но преданную. Такая останется лежать на могиле, пока и ее не заберет смерть.

Она потянулась ладонью к его руке, в которой от частого соприкосновения могла бы, казалось, появиться впадина, и они переговорили. Я мог бы разобрать их слова, но не стал прислушиваться. Оставшись на мгновение наедине с самим собой, я понял, отчего голову мою будто обхватили сжимающиеся обручи, почему так сосет в желудке, а звук куриного кудахтанья будто иглами пронзает мою голову. Если бы за спиной моей хлопнул в ладоши ребенок, я, наверное, взвился бы в воздух. Внутренности мои словно бы сжимала холодная змея. Я поглядел на оливковые деревья ласкового Колона. Взбудораженные птицы уже подняли тревожные голоса. Гнев Посейдона, созрев наконец, был готов растерзать землю.

Я огляделся: старик что-то говорил девушке, мой телохранитель безмятежно зевал, селяне пялились из-за виноградника. Когда приходит предупреждение, меня всякий раз безумно раздражают спокойные лица вокруг, в то время как я покрываюсь холодным потом. Это я-то, видевший такое, отчего все они бежали бы не за одну тысячу двойных шагов. Но и дар и бремя – все от богов; приходится с этим мириться. Поэтому, сохраняя внешнее спокойствие, я поманил к себе колонян. Они приблизились, с надеждой подбирая камни.

– Тихо, – сказал я. – Посейдон дал мне знак. Скоро он ударит сюда. Чего еще можно ждать, когда побиваешь камнями просителей у алтаря бога?

Тут они не просто бросили свои камни – аккуратно положили их на землю, как птицы яйца. Я показал в сторону подножия горы, и они побежали прочь, стараясь двигаться тихо, чуть не на цыпочках. Я бы расхохотался, не будь мне так плохо.

Аминтор, понимавший меня, негромко проговорил:

– Я позаботился обо всем – и о конях и о воинах. Ступай в сторону и отдохни.

– Да, – согласился я. – Но сперва следует позаботиться о гостях.

Повернувшись к Эдипу, я сказал:

– Пойдем. Время пришло.

Так оно и было: я с трудом сохранял голос спокойным.

Он поцеловал девушку в лоб, и она отправилась вниз по склону, как послушная собака; легкие и сильные, едва ли не зрячие пальцы его легли на мою руку.

– Дитя Посейдона, если готов твой отец, готов и я. Отведи меня на место, где он откроет свою дверь, и оставь богу.

Я заглянул в пустые глазницы. И, осознав смысл его слов, чуть не бежал прочь, как конь, испугавшийся лесного пожара. Всю свою жизнь в каждом приступе дурноты, что охватывала меня перед землетрясением, я заставлял себя держаться, чтобы успеть предупредить людей. На это уходили все силы. Волосы мои, уже стоявшие дыбом, начали буквально шевелиться. Эдип не знал, чего просил у меня. Но я подумал: «А бог? Бог знает».

Устами Эдипа говорил не он сам – жуткие эти слова не могли принадлежать человеку. Покорись я страху, и сила, дарованная богом, оставит меня. Я сказал Аминтору:

– Сведи людей с холма и подождите внизу.

Он поглядел на меня. Да, выглядел я, наверное, ужасно.

– Ступай, – сказал я, сперва напомнив себе, с каким доблестным мужем говорю, потому что едва удержался, чтобы не ударить его. – Я должен исполнить волю бога.

Схватив мою ладонь, он приложил ее ко лбу, а потом удалился к отряду и повел его вниз. Я остался вдвоем с Эдипом Проклятым, и застывший воздух свинцовой плитой придавил недвижные верхушки деревьев. Пчелы смолкли, а птицы прижались к ветвям.

Сжав мои пальцы, он спросил, куда идти.

– Тихо, – проговорил я, малейший звук пробуждал во мне дурноту и дрожь. – Подожди, я должен осмотреться.

Но ощущал я только желание вовремя бежать отсюда и, подумав: «Где мне укрыться от этого?», медленно, как бык к алтарю, направился в противоположную сторону. Я видел, куда приведет меня этот путь – на неровную площадку, заросшую елями. И тут такой ужас охватил меня, что я сразу понял – вот оно, место!

Слепец спокойно шел рядом со мной, постукивая перед собой палочкой. Я направлял его между рядами лоз, вверх по склону к воротам. С каждым шагом голову мою сжимало все сильнее, сердце стучало громче, руки и шея все больше покрывались мурашками. Так я шел, следуя страху, словно пес, повинующийся чутью.

Наконец мы вышли на каменистую пустошь, и пальцы его скользнули по моей ладони к руке. Они были теплыми и сухими.

– Что с тобой? – спросил Эдип. – Тебе плохо или больно.

Нет смысла строить из себя что-то, когда дыхание бога прикасается к твоей шее, и я ответил:

– Я боюсь. Мы уже близко.