Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Знать случилось что-то… - Подметил про себя Замыцкий. – А жене говорить не хочет…

Прав был посланник. Третий день Гилберт размышлял над тем, что довелось ему случайно услышать. По старой привычке заглянул он в пустой вечерний полумрак Стуркюрка, прошел в левый дальний угол к своему Святому Георгию и затаился, в молитвы и раздумья погруженный. Вновь и вновь вспоминал свою судьбу, родителя погибшего, отца Мартина, встречу с Любавой, думал о маленьком сироте Эрике, о котором теперь он обязан был заботиться, о своих детях, удивлялся, благодарил своего небесного покровителя, как вдруг услышал голоса. Двое разговаривали с другой стороны статуи Святого Георгия и не могли видеть, что в церкви есть еще кто-то.

- Что за срочность? У меня очень мало времени! Говори, только быстро! – Недовольно произнес чей-то голос, очень напоминавший советника Петерссона.

Другой, незнакомый Гилберту человек, горячо зашептал, но в тишине церкви было слышно каждое слово:

- Это действительно срочно, магистр. Сегодня на исповеди у меня был господин Сванте Стуре.

- Проклятье! – Гилберт не сомневался - это был точно Олаф Петерссон. Советник не стеснялся иногда в крепких выражениях, даже под сводами церкви. – Надо бы пройти в кабинет, но у меня нет времени. Ладно. Говори здесь, кроме нас никого в церкви нет.

Гилберт напрягся, почти затаил дыхание, стараясь не шевелиться, чтобы случайным звоном доспехов не выдать своего присутствия. Шепот доносился отчетливо.

- Стуре покаялся на исповеди, что имел греховную связь с Маргарет в прошлом году, в марте. Королева изменила нашему Густаву и призналась Сванте, что Юхан его сын, а не нашего короля.

- Замолчи! – Испуганно вскрикнул Петерссон. – Ты лжешь!

- Я передал лишь то, что слышал и обязан был вам сообщить, господин магистр. – Шепот стал прерывистым. Незнакомец видно сильно перепугался сам.

Воцарилось молчание. Гилберту казалось, что сердце под латами бьется так сильно громко, что выдаст его. Он ощущал смертельную угрозу от того, что стал случайным свидетелем этого разговора и обладателем тайны, цена которой голова.

Наконец, не менее ошеломленный Петерссон пришел в себя. Спросил чуть слышно:

- Еще кто-нибудь…?

- Нет, что вы… я сразу к вам… - Шепот незнакомца поминал тонкий, еле различимый мышиный писк.

- Уходи немедленно к себе. Немедленно. И проглоти язык. Забудь обо всем, что ты мне сказал. Ты этого никогда не слышал!

- Да, да, магистр. Я ничего не слышал.

- Не было никакой исповеди! Уходи немедленно.

Гилберт даже представил себе, как собрались сейчас морщины на широком покатом лбу советника, как сошлись вместе у переносицы густые брови в тяжелейших раздумьях.

- Не было исповеди… ничего не было! - Пискнул в последний раз незнакомец, и по затихавшим звукам шагов стало понятно, что он стремительно покинул церковь. Скрипнула скамья, Гилберт догадался, что советник обессилено опустился на нее. Еще несколько минут тревожной тишины.

Внезапно хлопнула внутренняя дверь, и раздался звучный голос секретаря Петерссона:

- Вы еще здесь, господин магистр? Вы не опоздаете?

- Подойди ко мне ближе и наклонись. – Прозвучал усталый голос. Далее советник прошептал что-то на ухо своему секретарю так тихо, что разобрать Гилберту не удалось.

- Я понял. – Прошелестело в ответ.

- Все должно выглядеть очень натурально… обычный ночной разбой.

- Я все понял. – Тихо повторил секретарь.

- Приказал убить! – Догадался Гилберт и вновь испытал не страх, но дыхание смерти, коснувшейся его лица своим крылом. Он еще долго сидел в церкви после того, как ее покинули Петерссон и его секретарь. Рассказать об услышанном Любаве он не мог, хотя жена почувствовала сердцем неладное, но Гилберт отшучивался, а мыслями возвращался вновь и вновь у случайному разговору.

Входная дверь скрипнула, и в трактир заглянул человек, похожий на хорька. Шарап его сразу приметил:

- Принесла нелегкая. – Он узнал одного из шпионов Петерссона, приглядывавшего за ними в первые дни пребывания посольства в шведской столице. Позднее, правда, он куда-то исчез, но характерная внешность маленького хитрого зверка запомнилась боярскому сыну. Замыцкий мгновенно отвернулся в сторону, голову хмельно набок, подпер ладонью растопыренной, и для убедительности кружку ко рту, лицо полностью закрыв, один лишь глаз косится.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Хорек уселся напротив Гилберта и заговорил сходу, без всяких приветствий и, не представившись .

- Нам нужно поговорить, господин рыцарь.

Гилберт откинулся на спинку скамьи, скрестил руки на груди:

- Я не испытываю симпатий к незнакомцам, которые садятся ко мне за стол без приглашения и не желаю разговаривать.

Шпион пожал плечами:

- При моем ремесле возникают не слишком приятные окружающим привычки.

- Мне нет дела ни до вас и до вашего ремесла. – Жестко ответил рыцарь.

Человек-хорек растянул губы в улыбке, но водянистые глаза остались непроницаемыми.

- Зато у меня есть дело до вас. Что касается имен, то могу лишь произнести одно – советника Петерссона, поскольку я работаю на него.

- Черт! Неужели это связано с тем самым случайно подслушанным разговором в церкви. Но меня никто не видел. Или все-таки видел… – Мелькнула мысль, Гилберт облокотился на стол, незаметно опустив вниз правую руку на рукоять меча. – Я служу королю Густаву и кронпринцу Эрику, а не советнику Петерссону.

- Я знаю даже то, Гилберт Бальфор, что вы отныне капитан отдельного английского отряда, охраняющего его высочество. - Невозмутимо продолжил человек-хорек. - Мое дело заключается в том, чтобы сообщить вам некоторые подробности о вас самом и подумать вместе, насколько они будут интересны господину магистру.

Гилберт молчал. Шпион даже бровью не повел:

- Я только что вернулся из Улеаборга, где узнал, что один англичанин, когда-то был московитом. – Улыбка не исчезала с его лица. – Правда, очень занятные новости? Кто бы мог подумать? Монастырь давно закрыт, монахи разбрелись по свету, старый наместник рыцарь Андерссон умер, но кое-кто остался... – Водянистые глаза слегка прищурились, стальными иголками ощетинились. - …из тех, кто вашего, господин рыцарь, отца вешал, да и вас припомнил… - Взгляд снова стал непроницаемым. - Я не тороплю вас с ответом, хотя, повторюсь, при моем ремесле очень часто нужно лишить собеседника присутствия духа, заставить нервничать и сознаться в грехах. Сейчас иной случай. Подумать даю. Взвесить. Я не тороплюсь. У нас есть время – советник в отъезде, пару дней его не будет. – Маленький хищник развел руками в стороны. – Поэтому я загляну к вам завтра, в тоже время. За ответом и… деньгами, которые помогут мне слегка перепутать все то, что я узнал в Улеаборге и подтвердить, что вы являетесь дальним родственником отца Мартина, англичанина и бывшего приора доминиканского монастыря. – Человек замолчал. Его улыбка распространилась и на глаза.

Молчал и Гилберт, не зная, что сказать. Новость была не из приятных. Мелькнула мысль:

- Может убить его прямо здесь? – Рука крепко обхватила рукоять меча. – Что это изменит, если он был послан Петерссоном с определенной целью? Советник сразу догадается… Мне не тягаться с Петерссоном… даже Уорвик ничем помочь не сможет… Бессмысленно… Король не простит обмана… - Гилберт отпустил меч и положил руку на стол. Взял кружку, отпил вина. Вспомнил еще и о подслушанном разговоре. – Да, пришла беда – отворяй ворота… Что если он проверяет, а советник уже обо всем извещен? Нет. Он пришел за деньгами… Хочет заработать… Советник действительно сейчас в Упсале у брата-архиепископа… Скорее всего, не врет ищейка… Сколько он хочет?

Человек-хорек еще больше растянул в улыбке губы, блеснув мелкими хищными зубами:

- Вы не спрашиваете о цене… Понимаю… - Покивал сочувственно. - Скажу сам – сто звонких серебряных монет. Итак, до завтра!

Как и подобает шустрому зверьку, человек моментально испарился, словно его здесь и не было.

Гилберт осмотрелся – Любава куда-то вышла, и слава Богу, она не видела этого человека. Он со стоном закрыл лицо руками. Они все-таки прознали, разнюхали, раскопали. Как? Он считал, что найти кого-либо, кто знал о его прошлом невозможно. Это было так давно. Тринадцать лет назад. В другой жизни. Но теперь это его жизнь. Его, Любавы, детей… Но это и его грех, взявшего чужое имя, попытавшегося жить под этим именем, чужой жизнью. И вот расплата…