На солнце и в тени - Марк Хелприн

– Нет, но иногда я боюсь ложиться спать: мне кажется, что гражданская жизнь – это сон, и если я усну, то проснусь в какой-нибудь холодной дыре в Германии. Меня все время преследуют мысли о солдатах, которые не вернулись, и о тех, что теперь спрятаны в больницах, без челюсти, без половины лица, без ног, с телами в шрамах и ожогах, о тех, при виде которых все остолбенеют, когда они вернутся в свои города и поселки. Нам-то повезло, выбрались… – сказал Гарри.

– Но ты больше ничего не боишься, верно?

– В физическом плане пока ничего не боюсь. Моему тестю – который только что заплатил за наш обед – почти шестьдесят. Он говорит, что рисковать всем, чем только собираешься рискнуть в жизни, надо, пока ты молод, – а с его точки зрения, это относится и к нам, – потому что риск ненавидит старость. Предпринимай опасные шаги, пока у тебя еще есть возможность и время восстановиться. Вот почему я тебя сюда пригласил.

– Догадываюсь. «Дрейк»…

– Чтобы попросить об одолжении. О большем, чем одолжение.

Джонсон перевел взгляд от вида с высоты на Гарри.

– Что бы тебе ни понадобилось, заранее могу сказать, что сделаю это. Сам знаешь. Если только не придется кого-то убить или ограбить банк.

Гарри замер совершенно неподвижно. Потом опустил голову.

– Так-так, – сказал Джонсон, наклоняясь к подоконнику, словно судья, собирающийся встать с массивного кожаного кресла в своем клубе. – Что же это?

– Банки здесь ни при чем.

– Это человек?

– И не один.

– Сколько?

– Может быть, полдюжины.

– Полдюжины? Война закончилась, Гарри, – сказал Джонсон.

– Не для всех.

– Для меня – да.

– Ну и хорошо. Все нормально. Я другого и не ожидал. Не беспокойся.

– Я не сказал «нет». Что случилось?

– В сущности, дело вот в чем: если у тебя в доме пожар, ты звонишь пожарным, и они приезжают как можно быстрее. Если кто-то грабит банк, туда как можно быстрее приезжают полиция и ФБР. Там может случиться перестрелка. Они могут убить грабителей, сами могут погибнуть. Но с организованной преступностью все по-другому. Если тебя обирают, если тебя бьют, поджигают твой дом, убивают тебя, если сопротивляешься… если крадут у целого города, запугивают буквально весь народ, наживаются на проституции и подпольных боях, занимаются заказными убийствами, подкупают полицию и суд, похищают детей с целью выкупа… если ты идешь в полицию с такими вещами, там не только ничего не сделают, но кто-нибудь из них доложит о тебе, если будешь упорствовать, и тебя убьют.

– Это с тобой происходит? Ты серьезно собираешься это сделать?

– Меня выживают из бизнеса. Убили одного из моих работников. Меня самого избили до полусмерти. Они правят городом, и им это нравится. Видно по их лицам. Расхаживают, словно короли.

– А что насчет ФБР?

– Я вот что хотел сказать. Если в твоем доме пожар, ты звонишь пожарным, и они приезжают, чтобы погасить огонь. Если же мафия трясет тебя и убивает твоих людей, ты идешь в ФБР, и тебе говорят, что они над этим работают. Что это означает? Это означает две вещи. Во-первых, у них может быть оперативная группа или две, скажем, в Ньюарке. Может, лет через десять они арестуют нескольких типов в Ньюарке, и об этом будут повсюду трубить на первых полосах. Это все равно что ты сообщаешь о пожаре у себя в доме, а пожарные говорят: мы работаем над тушением пожара. Вообще-то это в Фениксе, но они не могут рассказать тебе ни об этом, ни о каких-либо подробностях, так что ты не знаешь, потушат ли они через десять лет пожар в Фениксе или нет. Тебе остается только строить догадки. А во-вторых, когда ты к ним приходишь, у тебя спрашивают, готов ли ты дать показания. Это означает, что ты умрешь, потому что они не могут ни защитить тебя, ни хранить секреты. Ты мертв, как только открываешь рот. Они знают, что никто не дает показаний. Спрашивают об этом, чтобы от тебя избавиться и чтобы ты чувствовал свою ответственность за их неудачи. Потому что, видишь ли, они знают, кто совершает эти преступления, как, где и когда. Они сами могут получить все доказательства с помощью наблюдения, прослушивания телефонных разговоров и осмотра места преступления. И время от времени они так и делают, символически, своими широко разрекламированными оперативными группами. Проще говоря, у них сложился свой модус вивенди, а у некоторых появилось даже то, что мы назвали бы «интересом». Тебе неизвестно, кто с кем знаком и что кому донесут.

– Кто еще в деле? – спросил Джонсон.

– Пока что я поговорил только с Байером. Завтра поговорю с Сассингэмом. Потом с Райсом.

– Что сказал Байер?

– Он участвует.

– В чем именно?

– Это будет засада у дороги в довольно уединенном месте, там протекает широкая река, через которую мы уйдем в темноте. Полиция или мафиози могут появиться только с севера или с юга, потому что так проходит дорога. Никто не станет переправляться через реку, чтобы искать нас, поскольку до ближайших мостов сорок и двадцать миль.

– Мафия знает, как защищаться, а, Гарри? Это ведь их ремесло.

– У них все не так, как у нас. Мы не будем воевать их способами. Мы не знаем, как они это делают. Мы сделаем по-своему. Возьмем тяжелое оружие – базуку, ручной пулемет, взрывчатку. У них, самое большее, есть несколько «Томпсонов». До войны кто бы знал, как сделать что-то подобное? А теперь это как почистить зубы.

– Это было бы самой легкой задачей из всех, что мы когда-либо выполняли, но где ты возьмешь оружие?

– У правительства.

– У правительства? Не понимаю. Сами они не хотят это делать, но согласны, чтобы это сделали мы? Что это такое, затея «сделай сам», где нам предоставляют инструменты?

– Я не могу объяснить. Я сам почти ничего не знаю, но это правда. Мы выступаем вмести с ними, и это не ФБР.

– Тогда что это?

– Какое-то ответвление УСС, но я точно не знаю. Оно сейчас формируется.

– Ты же не будешь регулярно этим заниматься, верно?

– Разовое предприятие.

– Через год, а может, и через полгода, – сказал Джонсон, – думаю, я бы не стал в этом участвовать. А вот сейчас это кажется вполне естественным. Мне нужно узнать детали, но это больше похоже на реальность, нежели то, чем я в последнее время живу. Но это должно стать последним моим походом. Я хочу сказать, это безумие, но я этим займусь.

– Почему ты не отложишь решение на утро?

– Нет нужды. Моя жизнь много раз была в твоих руках, а твоя – в моих. Это привычка, с которой трудно порвать. Ты же знал заранее.

– Знал, и мне от этого неловко.

– Тебе и не надо, чтобы было ловко. Вот в чем дело.

– Прости, что тебе пришлось так далеко ехать, – сказал Гарри. – Я не мог все тебе рассказать по телефону.

– Эй, – сказал Джонсон. – Я люблю Чикаго. Мне надо время от времени выбираться из Бейфилда. И подумай, что я учиню этому швейцару.

– Нет, – сказал Гарри. – Отставить.

Джонсон на минуту задумался.

– Нет, Гарри. Если я помогаю тебе убить, может, полдюжины мафиози, ты должен помочь мне проучить зазнайку-швейцара.

– Ты прав, ты совершенно прав, – сказал ему Гарри. – Прости. Но я хочу наблюдать это собственными глазами. Такси должно стоять так, чтобы я увидел это столкновение.

– Да, и мне хотелось бы.

– Забыл у тебя спросить, – сказал Гарри. – Ты не женился заново? Потому что я не хочу рисковать чьими-то семьями – кроме своей собственной.

– Нет.

– У тебя кто-нибудь есть?

– Пытался ухаживать за одной девушкой, но не мог отдать ей всего себя. Такое чувство, словно у меня поводья и кто-то за них тянет. Это было бы несправедливо по отношению к ней или кому-то еще. Она вышла замуж и переехала в Меномони. Так для нее лучше. Она весила около девяноста пяти фунтов. Очень была хорошенькой. Маленькой. Я в порядке. Я никогда никого не полюблю, кроме Энн.

41. Красная сталь

Хотя атмосфера задыхалась от сажи и серы и все было черным, кроме приземистых оранжевых валов, вырывающихся из печей сталеплавильных цехов вдоль озера, город оживляла весна. Перемешанный с дымом воздух был одновременно насыщен чистым туманом, побеждавшим в сражении с доменными печами. Подобно борцу, он переводил своих соперников в партер, и природа преобладала. Причина, по которой весенней ночью 1947 года жизнь в Гэри, штат Индиана, била ключом, а улицы были так же многолюдны, как Таймс-сквер, заключалась в том, что там даже в полночь варили сталь.

Взойдя на крыльцо кирпичного пансиона, Гарри постучал в первую же квартиру. Появился похожий на огромную дыню человек в майке, молча задравший брови. В глубине квартиры за обеденным столом сидели мать с дочерью, занятые какой-то работой. Девушка, лицо которой словно сошло с картин Боттичелли, была тем не менее жесткой и грубой, с собранными в пучок на затылке волосами и усеянной прыщами кожей, что в совокупности каким-то образом делало ее соблазнительнее какой-нибудь более мягкой девушки. Гарри пришлось заговорить, иначе перед ним захлопнули бы дверь.