Большие Надежды (СИ) - Варвара Оськина

неё всё! Ради чего?

— Ради тебя.

— Ты же сам пытался меня убить. В ту ночь. Думаешь, я не понял?

— Нет. Никогда, — спокойно отозвался Канцлер. — Я хотел убить Мэй, чтобы освободить тебя от сожалений, когда придёт время.

— Время? О чём ты, чёрт тебя побери!

Артур безумно расхохотался, не в силах поверить в тот цинизм, что так спокойно уживался в Канцлере. Это походило на безумие. Перед ним стоял явно сумасшедший старик, но тут на плечо опустилась тяжёлая рука, и смех оборвался сам.

— Знаешь, почему ни один из наших с Руфь экспериментов так и не получился? — тихо спросил отец. — Почему мы по-прежнему выращиваем население на Генетических Фермах, даже несмотря на полное вырождение каждого следующего поколения? Мы ведь, благодаря Городу, уже не можем ни размножаться, ни умирать. Скоро дышать, наверно, разучимся без его на то разрешения…

— Я думал, причина в гене, — резко перебил Артур и заслужил снисходительную улыбку.

— А знаешь почему он появляется? — тихо спросил Канцлер и хмыкнул, когда увидел вместо ответа плотно сжатые губы. — Потому что это естественно. Твоя подружка отлично это поняла. Так устроены слабые люди, внутри которых сострадание действительно похоже на вирус. Ты видел, что происходит, когда ими двигает это чувство — жалость, сожаление, симпатия? Они становятся безумны. Они угроза. Именно так я думал и никогда в этом не сомневался до тех пор, пока не появился ты. В тот момент я почувствовал Город, его страх и безумное желание выжить, что попросту невозможно, если кучка биологической массы, которая ходит по его улицам, однажды всё-таки сдохнет. И, глядя на его отчаянные попытки, я вдруг подумал: что, если, переболев этим «вирусом», пройдя через все ломки, найдётся человек, который выйдет из схватки с самим собой победителем? Что, если появится тот, кто сможет в нужный момент сознательно задушить в себе малейший проблеск симпатии? Кто-то, способный подчинить себе Город. Кто-то вроде тебя.

Канцлер прикрыл глаза и договорил:

— Мне оставалось лишь убрать с твоего пути потенциальных соперников. Я понимал, что как истинный врун, трус и паразит Город не мог не искать тебе замену. Того, кто сможет занять твоё место, если ты ошибёшься. О, он пытался любой ценой сохранить подобных тебе, живорождённых. Обманывал меня. Воевал со мной. Как же я его ненавижу! У этой мрази был сто один план, но благодаря тебе я чувствовал его, и разгадал все. Потому что избранным может быть только один. Понимаешь?

Голос Канцлера затих, и Артур будто очнулся. Сбросив со своего плеча чужую руку, которая давила к земле, он отступил и какое-то время смотрел на замершего перед ним отца, прежде чем все догадки в его голове сложились в три очень болезненных слова:

— Значит, ты знал.

Устремлённый на него взгляд серых глаз был до боли насмешлив.

— О том, что в тебе есть ген сострадания? Разумеется. Именно поэтому на тебя не действовал «Симпати». Я думал, ты заподозришь что-то уже тогда, но обошлось. Ну а подделать результат анализа просто. Однажды Руфь сама меня этому научила.

— Почему ты мне не сказал?

— Потому что это означало бы твою смерть. Руфь ненавидела Алекса Росса, но сына она любила до самого конца. И она, скорее, убила бы тебя, чем отдала в мои руки. Поверь, твоя мать мстила лишь мне, живя надеждой, что однажды твоё сострадание возьмёт верх. Но благодаря этому я мог сколько угодно подсовывать тебе взращённых ею лабораторных мятежников, натаскивать, обучать. Сама того не понимая, Руфь помогла мне, потому что без веры в собственную исключительность ты бы не справился. Одно сомнение — и ты был бы мёртв. Город не прощает слабых.

— Я никогда не считал себя особенным.

— Разве? — рассмеялся Канцлер, а потом широко развёл руки, словно что-то показывал. — Оглянись вокруг. Посмотри, где ты находишься, и кем стал. Это ли обычная жизнь?

Он вновь хохотнул, а Артур скрипнул зубами. На ум почему-то пришла тёмная комната, крошечная кровать и вечная сырость, что поросла чёрной плесенью на нештукатуреных стенах длинного узкого коридора. А ещё колокольчики. Дурацкие, кривые, но это было самое красивое, что он когда-либо видел. И вдруг стало смешно, ведь сложись всё немного иначе, и на его месте могла бы быть Флор, или Джонс, или кто-то ещё из тех, кого уничтожил Канцлер или он сам. Однако случилось именно так. И потому сейчас где-то на окраине Города в одиночестве надрывались те самые колокольчики, а Артур Хант был здесь. Стоял на верху Башни и отчётливо понимал, что, даже если Город решит их всех уничтожить, он всё равно будет его защищать. А потому глава Карательной службы поднял клинок.

— Идём. Пришло время подумать о своём долге. Полагаю, Стеклянный куб отлично для этого подойдёт, — процедил он, но услышал в ответ лишь громкий смех.

Канцлер смеялся так долго и искренне, что Хант уже было подумал просто снести эту лыбившуюся голову прочь, но затем неожиданно стало тихо. Взгляд глаза в глаза, и Артур вздрогнул от злого вопроса:

— Подумать о долге? О, Артур… Ты так ничего и не понял. Вообще ничего. — Канцлер покачал головой, зачем-то коснулся чёрного лезвия, что по-прежнему целилось ему в грудь, а потом его рука с силой сжалась на плече Артура. Придвинувшись вплотную к сыну, он пробормотал: — Помнишь клятву, которой ты присягал мне на верность?

— Мой долг — это Город. И только смерть может избавить меня от него, — машинально проговорил Артур.

— Верно. Только смерть. Смерть означает конец служению. Смерть означает свободу. Наконец, смерть — это жизнь! Жизнь для кого-то другого. — Алекс Росс улыбнулся. Он неожиданно коснулся головы Артура, в том месте, где под волосами был скрыт старый шрам. И проведя по нему, он проговорил: — Мертвецы свободны от клятв, Артур Хант. Я связан с «Тифоном». И как только остановится моё сердце, он будет запущен, чтобы стереть с улиц всё неугодное. «Тифон» будет безжалостен, но избирателен. Он знает своих жертв. Он их найдёт. Всех. А потом на этом чистом листе ты создашь новое. Лучшее… И в конце Городу ничего не останется, как выбрать своим голосом того, кто всегда ставил его превыше всего. Тебя, сын.

Повисло молчание, а потом Артур в бешенстве попробовал вырваться из становившейся всё более жёсткой хватки, но, оказалось, его уже не держали. По инерции он шагнул было назад, но выдрессированное самим Канцлером тело немедленно сгруппировалось. Хант отступил, но так и не опустил клинок. Он просто не мог поверить.

— Ты не сделаешь этого! — прошипел он. —