Сувенир - Нина Шевчук

переглянулись, и оба тяжело сглотнули.

— И на сколько все затянуло? — спросил Владимир. Его и без того длинная крысиная мордочка вытянулась, словно мокрый шерстяной свитер на бельевой веревке.

— Два лимона. Жаль, конечно, было продавать все это добро. Такая красотища! Но «Мерс» мне нужнее.

Вадим погладил блестящую крышу машины, которую недавно взял в кредит родной брат Дианы.

— Ну, ничего. На следующей неделе пойду еще покопаю в тех местах. Здесь ведь когда-то жили Раевские. Может, это их серебро? Кто знает, чего там еще закопано.

***

Зубастый утес проглотила ночная мгла. Двое велосипедистов, остановившихся у обочины, наблюдали, как под старым дубом две человеческие фигуры — крупная, плечистая и маленькая, сутулая — старательно орудовали лопатами. Мелкий дождь то и дело грозился перейти в ливень.

— Не хочешь помочь друзьям клад искать? — игриво спросила Диана.

— Не хочу. Я свой клад уже нашел. — Вадим подмигнул ей. — Поехали, Диана. Не будем мешать товарищам трудиться.

Они снова сели на велосипеды и поехали по серебряной дороге, прочь от утеса.

Чтоб ты сдох!

Посвящается неизвестному байкеру, который

не давал мне спать все жаркое лето 2015.

Дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни!

С тех пор, когда стараниями великого русского ученого Лодыгина человеческое жилище озарилось лучами персонального электрического солнца, люди не на шутку возненавидели сон. Досадная повинность пребывать целую треть и без того короткой жизни в пасленовом состоянии угнетала и повергала в панику мощные умы ученых мужей и больно ранила чувствительные души деятелей искусства. Каких высот могли бы достигнуть мыслители, естествоиспытатели и всяческие изобретатели, если бы каждую ночь их тела не сковывали панталоны, а мудрые головы — согревающие колпаки с милыми кисточками? Каким множеством бессмертных шедевров пополнились бы музеи, библиотеки, улицы городов и городишек, избавься все творцы от пижам, перин, подушек, пледов, покрывал и прочих ночных пут? Не раз группы выдающихся ученых разных стран проводили интереснейшие и сложнейшие эксперименты с целью сократить время сна до возможного нижнего предела, но все попытки были тщетными: едва плотный ужин и бокал вина согревал замученную исканиями душу, как светлые головы погружались во тьму до самого полудня следующего дня. Делали они это непременно обреченно и безрадостно, осознавая всю тяжесть бремени, наложенного на них природой.

Мария Алексеевна Зубкина, инженер отдела логистики фирмы «Пустошев-Промтрест», с самого утра не могла дождаться того момента, когда наступит поздний вечер. Бережно, с любовью она раскладывала диван-книжку, застилала велюровую обивку ароматной простыней в нежный сиреневый цветочек и укладывала на разглаженную поверхность высокую красивую подушку. Потом, сбросив с усталых плеч шелковый халатик, она выключала свет и самозабвенно растягивалась на постели, раскинув в стороны руки и ноги так, будто была не тридцатипятилетней женщиной среднего роста, а маленькой морской звездой, лежащей на дне прозрачного теплого океана. За окном загадочно шумела листва каштанов, время от времени ухала ночная птица, изредка на дороге, протянувшейся недалеко от дома, тихо урчало такси. В эти сладкие минуты Мария Алексеевна напрочь забывала о сметах, накладных, актах, отчетах, ведомостях, служебных записках, спецификациях, сыпавшихся на нее весь день шершавым ливнем. Будто и не было раскаленного телефона, душного кабинета, верениц подчиненных, каждый из которых хотел от нее что-то срочное, важное, без чего весь «Пустошев-Промтрест» непременно лопнул бы и забрызгал весь город расходными материалами. Спрятавшись под легким лоскутным одеялом, Мария Алексеевна представляла, как поедет в отпуск на море, как купит себе белый трикотажный сарафан, как встретит новую любовь, а Ночь согласно кивала и тихо шептала на ухо: «Конечно, так будет. Обязательно все будет. А сейчас нужно спать, чтобы к лету не появились лишние морщинки».

И Марья Алексеевна послушно отдавалась тягучей дремоте день за днем, год за годом, вплоть до того злополучного вечера, когда на мирной дороге, что пролегала недалеко от ее дома, появился неизвестный мотоциклист. Случилось это уже за полночь, когда в окрестных домах не горело ни одного окна, и даже местные алкоголики, частенько выяснявшие отношения в кустах у мусорных баков, успокоились и разошлись. Если приезд Царевны-лягушки сопровождался стуком, громом и сотрясением дворцовых стен, то приближение пустошевской «лягушонке» можно было сравнить разве что с налетом реактивной авиации. У байкерской «коробчонки», по всей видимости, отсутствовал глушитель, и она издавала ужасающий, адский, нестерпимый рев. Казалось, что, если врата ада разверзнутся навстречу наезднику, сами привратники испугаются, закроют их и передвинут на обочину, позволив этой нелепице мчаться дальше в мир спящих людей.

Кто знает, может быть, такое невероятное происшествие имело место, так как ревун стал появляться каждую ночь. И если в первые дни после своего появления он пролетал в какое-то «туда» и минут через десять в свое «обратно», то к концу недели стал отмечаться с прилежностью часовой кукушки и периодичностью в половину, а иногда и четверть часа. Едва только Марья Алексеевна начинала планировать фасон будущего белого сарафана, как воображаемое одеяние в клочья разрывало громогласное «БРРРЯУ!» Тогда она хватала свою красивую высокую подушку, взгромождала ее на голову и прижимала рукой. Дышать становилось трудно, но появлялась надежда, что следующий набег всадника с пустой головой не помешает ей окунуться в желанное забвение. Однако подушка имела крайне слабые звукоизолирующие свойства, и очень скоро в сознание, словно тупой топор, врезалось незначительно смягченное «ПРРРЯУ!»

Уже через неделю вынужденных бдений вокруг глаз Марьи Алексеевны обозначились внеплановые морщинки, о которых предупреждала Ночь. Она стала нервозной и несчастной, делала серьезные ошибки в документах и впервые в жизни ругалась матом на подчиненных. Прямо в коридоре, акустика которого не уступала, пожалуй, самому Ла Скала. По совету подруги Зубкина купила набор чудных беруш, казавшихся очень удобными во время примерки в аптеке. Но, попав вечером в утомленные, надавленные очками уши, они мешали нестерпимо и выпадали при каждом сглатывании. А от самого этого факта глотать хотелось гораздо чаще, чем обычно. Кроме того, в берушах Марья Алексеевна чувствовала себя маринованным огурцом, которого затолкали в бочку вместе с такими же несчастными овощами и запечатали до самой зимы. Несколько ночей подряд Зубкина принимала снотворное. После таблеток мечтать, как прежде, не получалось — мысли становились путанными, образы — нелепыми. Вместо набережной с витой белой оградой в воображении вставал цех «Пустошев-Промтреста» — громадное сооружение с крошечными пыльными окошками. Марья Алексеевна сидела посреди цеха, а на замасленном полу перед ней лежал белый сарафан и стояли открытые баночки с принтерной краской. Медленно окуная в них кисточку для губной помады, Зубкина