Сувенир - Нина Шевчук

как раз объявили пятидесятипроцентную скидку. Потому, кроме белья, Марья Алексеевна купила еще синий байковый халат и удобные тапочки.

— Какой у вашего мужчины размер? — спросила милая девушка, ловко перебирая пакеты с товаром.

— Очень высокий и очень худой.

— Вы знаете, у нас вот еще свитера на высоких отличные привезли!

— Нет-нет, — отказалась Марья Алексеевна. — Я и так потратилась, а нам, наверное, скоро куртка понадобится теплая.

Выходя из магазина с хрустящими пакетами, Марья Алексеевна нос к носу столкнулась с подругой Аленой.

— Машка, привет! А ты-то что забыла в мужском магазине?

Будто тот факт, что Марья Алексеевна не была замужем, исключал возможность того, что у нее мог появиться друг! Просто возмутительно!

Как и многие домохозяйки, круг интересов которых с годами сужался до размеров обручального кольца, а потом и вовсе превращался в крошечную точку, подобную бинди на лбу индианки, Алена редко думала над тем, что говорила. Раньше Марья Алексеевна даже не замечала глупостей, выскакивающих из симпатичной головы подруги. Они разве что проходили мелкой неприятной рябью по поверхности уравновешенного терпеливого сознания Зубкиной. Но на этот раз она не на шутку обиделась, даже разозлилась.

— Как это что? Твоему Толику подарок покупала на день рождения!

Алена удивленно заморгала. Она каждый год взахлеб рассказывала о том, как в семье отпраздновали день рождения мужа, но на торжествах присутствовали исключительно его друзья с женами. С чего это Машка решила покупать подарки, если ее никто не приглашал?

— Толик тебе разве не сказал, что пригласил меня? — продолжала мстительно коварствовать Зубкина, отвечая на мысли, паникующие в голове Алены.

— Нет. Когда?

— Да виделись случайно с неделю назад.

Марья Алексеевна хотела добавить что-то вроде «встретились в ресторане, он там обедал с кем-то», но в памяти всплыл ворсистый хвостик на копчике, и она сдержалась. Алена доверяла мужу не больше, чем Лаврентий Палыч Берия своим соратникам. Перегни Зубкина палку, дело запахнет семейными репрессиями.

— Дело в том, что свекровь заболела. День рождения в этом году отменяется, — неумело наврала Алена. Взгляд у нее был отсутствующий. Видимо, она уже обдумывала тактику вечернего допроса Толика.

— Ну ладно, — вздохнула Марья Алексеевна. — Оставлю все своему Георгию.

Удивление вернуло Алену из бездны подозрений, но Зубкина поспешила откланяться.

Бедный Толик! Что его сегодня ждет? Впрочем, так ему и надо. Тот еще гордец.

За обедом в ресторане (Марья Алексеевна решила посетить салон красоты и не стала возвращаться домой) она все думала, когда стоит снова навестить свою жертву — завтра или послезавтра. И в конце концов, поняла, что это необходимо сделать не далее, как сегодня вечером: не будет же человек мерзнуть без белья еще двое суток! Были у нее, конечно, опасения, что его вовсе не обрадуют ее частые визиты. Тогда выйдет досадный конфуз. Но пойти почему-то все равно хотелось. Даже очень.

— Почему тебя так долго не было? — заявил Георгий Щерба, едва Марья Алексеевна переступила порог палаты.

От удивления она чуть не выронила пакеты с одеждой.

— Я… у меня… были дела, — тихо сказала она, и подошла ближе, чтобы попасть в поле зрения несчастного мотка бинтов. Он, видимо, путал ее с кем-то. Лицо еще больше распухло и стало походить на пышный пирог со сливами.

— Мне так плохо, Маша, так плохо, — застонал Георгий жалобно. — Все болит. Ты себе представить не можешь, как.

Повинуясь внезапному порыву жалости, Марья Алексеевна села рядом с кроватью и стала гладить больного по кусочку руки, торчащему из гипса.

— Ничего, все пройдет. Нужно потерпеть. Доктор сказал, что опасность миновала. А к вечеру всегда хуже становится, — успокаивала Зубкина.

— Я ведь вспомнил тебя, Маша, — говорил Георгий, громко всхлипывая. — Мы на фестивале вместе были в гостинице, да? Ты мне тогда и телефон не дала. А теперь вот сама нашла. Как хорошо, что ты меня нашла.

Марья Алексеевна согласно кивала. На фестивале она была только раз в жизни, в детстве. Это был фестиваль клоунов, напугавший ее до жутиков. Но разуверять своего случайного подопечного ей совсем не хотелось. Может быть, и сам он вовсе ничего не вспомнил. Просто, не хотел обидеть ее, вот и выдумал Машу с фестиваля.

Она сидела, слушая этого чужого человека, а в душе странным образом росло чувство ответственности за него. Он рассказывал, как в юности мечтал создать свою рок-группу, писал песни и колесил по стране, а Марья Алексеевна думала, где можно достать кресло, чтобы возить его, пока не встанет на ноги. Он говорил, что отношения с женой и двумя уже взрослыми детьми не складываются, потому что семья стыдится уличного музыканта, а Марья Алексеевна жалела, что не глянула на те свитера для высоких. Скоро ведь совсем похолодает.

Сам Георгий неожиданно приободрился, хоть было в его бодрости что-то горячечное. Он даже напел мотив песни, которую написал незадолго до аварии. На пение, впрочем, сразу же явилась медсестра. Должно быть, та самая Галина Васильевна, адресат «трусиков и маечек».

— Это что тут за концерт? — спросила она, уперев руки в крепкие бока. — Ты гляди, весь день умирал, а теперь запел!

— Видишь, Маша, и тут меня освистывают, — пошутил Георгий Щерба и подмигнул левым глазом. Правый почти исчез под опухшей бровью.

— Сейчас капельницу будем ставить. В качестве аккомпанемента, — нашлась Галина Васильевна.

Марья Алексеевна встала:

— Я пойду тогда?

— Завтра во сколько придешь? — спросил Георгий так, будто ее приход был делом давно решенным.

— Не раньше полудня. Чтоб артист все процедуры прошел, — вмешалась медсестра.

— Тогда в полдень, — сказала Марья Алексеевна и слегка пожала торчащие из гипса пальцы мотоциклиста.

Домой она вернулась уже затемно. Сварила вкусный кофе и вдруг вспомнила, что весь день провела без корпоративного телефона. Пожалуй, впервые за десять лет. Просто забыла его утром на журнальном столике. В голове царил странный, но замечательный беспорядок. Мысли валялись разноцветными фантиками, которые остались от чрезмерного количества поглощенных впечатлений.

Уже перед сном Марье Алексеевне захотелось найти книгу, которую в юности она любила больше остальных и перечитывала несколько раз. Синевато-серый томик с шершавой побитой временем обложкой, словно сомкнутыми губами, держал между своими страницами календарик девяносто шестого года. Закладка указывала местоположение любимой цитаты. Марья Алексеевна открыла книгу и стала читать строки, которые когда-то знала наизусть:

«Я пришла к тебе, где бы ты ни был. Я с тобой, что бы ни случилось с тобой. Пускай другая поможет, поддержит тебя, напоит и накормит — это я, твоя Катя. И если смерть склонится над твоим изголовьем и больше не будет сил, чтобы бороться с ней, и только самая