Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

но и беззащитным, умным, но и таким наивным, что дух захватывало. Неотразим он был только на съемочной площадке, где работа полностью покоряла его, где он был хирургом над операционным столом, художником у холста, богом над созданием вселенной.

А Катя была равнодушна к этой части его жизни. Она ревновала – да, ревновала его не к конкретной женщине, а к тому делу, которое было для него дороже всего. И только на втором месте была жена, сын, мама… С большим отрывом.

Какое же место было у нее самой?

Кроме того, все то, что снимал Митя, казалось ей ужасным, бездарным, не имеющим никакой художественной ценности. Не пища, а жвачка.

Она вертелась ужом, чтобы случайно не сказать ему об этом. Но иногда в горячих спорах он видел ее презрение, она высмеивала его работу, его серьезное отношение к тому, что он делал, нарочито хвалила чужие фильмы, не хотела ничего слушать о том, чтобы почитать новый сценарий. Впрямую не говорила, но он понимал.

Он привык все обсуждать с женой, но Маша работала по двенадцать часов в сутки, подолгу добиралась до их новой квартиры, падая с ног, готовила ужин, иногда, из последних сил, шила что-то для клиентов, потому что денег не хватало. Она была его лучшим другом, самым близким человеком, но ее едва хватало на собственные идеи, поэтому Митю она стала слушать рассеянно. Если вообще не засыпала раньше его прихода. Она вставала рано, а Митя возвращался со съемок часов в десять вечера, бегло ужинал, пытался что-то рассказать.

Когда Маша засыпала, он, притворив дверь, выходил на кухню и звонил Соне. Именно ей теперь он рассказывал о том, как прошел день, она читала новые сценарии, давала советы, свежим взглядом отмечала ошибки, недочеты, нестыковки в сюжете. И с ней всегда можно было поговорить о том, что его волновало. О Кате.

Он думал о Кате почти постоянно. Мысленно он часто разговаривал с ней, спорил, оправдывался. И каждый день мечтал о том, чтобы она прекратила свои истерики, ничего от него не требовала, даже не заводила эти опасные разговоры о совместной жизни.

Да, он искал выход, как сделать ее счастливой, иногда ему в голову приходили мысли оставить жену или жить втроем.

Поздними вечерними разговорами Сонька обычно высмеивала его безумные идеи, и реальность обрушивалась ночными кошмарами, трясущимися руками и паническими атаками. Соня же и успокаивала его – объясняла, что ситуация банальна, что он должен выбрать, а, сделав выбор, оставаться твердым и хладнокровным. Он пытался представить себя таким спокойным и хладнокровным, улыбался сам себе.

Удивительно было, как могут сблизиться люди, которые ни разу не виделись. Но им с Соней удалось. Она тоже иногда рассказывала ему о своих делах, о проблемах, о тоске, об одиночестве, о том, что закончила сезон раньше срока из-за полной потери формы.

Он слушал, кивал, думал о своем, как обычно. Постепенно он перестал скрывать свою подругу от жены. Маша знала о том, что есть некая Соня, что это как-то связано с работой.

Действительно, несколько раз она заставала куски их разговора о кино. Она доверяла мужу, и, хотя, в последнее время с ним явно что-то происходило, но она понимала, что с любовницей он не стал бы разговаривать из дома открыто – он был не трусом, а именно «трусихой», в женском роде это слово имеет совсем другое значение.

И она была права – он, не раздумывая, бросился бы в драку для защиты своих близких, но от мысли, что жена может что-то заподозрить, приходил в неописуемый ужас, граничащий с болезненным состоянием.

Катю он навещал все реже. Тяга и страх, эти два взаимоисключающих чувства доводили его до полного изнеможения. Оторвать от нее взгляд было невозможно. Он готов был часами наблюдать за ней – как она причесывается, смеется, накрывает на стол. Впрочем, она не умела по хозяйству абсолютно ничего, даже яичницу пожарить.

Митя не переставал удивляться, почему ее руки, такие талантливые, руки, которые рисовали причудливые картины, шили уникальные костюмы и платья, эти руки дома становились беспомощными и неумелыми. Она роняла посуду, обжигалась, кололась и выглядела абсолютно неуклюжей.

Катя в прямом смысле этого слова любила играть с огнем. Именно огонь завораживал ее с детства. Купив квартиру на последнем этаже, она смогла осуществить свою мечту и построить камин. Он был самым настоящим и живым, но и его не умела чистить ни она сама, ни приходящая домработница, поэтому большую часть времени он стоял холодным и заброшенным. Всегда и везде у нее стояли свечи, с которыми она возилась, не ленясь их зажигать вместо электрического света. Она часто любовалась огнем, трогала тонкими пальцами плавящийся воск, и ее лицо в этом свете казалось Мите особенным, единственным, скрывающим какую-то притягательную тайну. Огонь успокаивал ее, она понижала голос, становилась похожа на мурлыкающую кошку, даже улыбалась.

Именно в эти моменты он понимал, за что любит ее так сильно, чувствовал, что околдован и не хочет, чтобы это наваждение прекращалось. Но прекращалось все очень быстро, и их разговоры, увы, шли всегда по одному сценарию.

После одной особенно яркой ссоры, они, как это часто бывало, лежали на полу, истерзанные непониманием и обидой. Говорить было сложно, даже больно, но Катя не могла молчать больше минуты.

– Ты не видишь, что со мной происходит. Я ничем не интересуюсь, я просто деградирую, я даже работать не могу.

– Я тоже не могу.

– Но я-то из-за тебя!

– И я из-за тебя.

Она резко перевернулась, оказавшись сверху, ее волосы закрывали все вокруг, как шатер.

– Митя! Зачем же мы тогда так мучаемся, если мы любим друг друга?

– Затем, что Машу я люблю тоже. И не сделаю ей больно. Слезай.

– Не слезу.

– Кать, мне пора.

Она перебралась на диван, забилась в угол, как наказанный ребенок.

– Получается, что ее ты любишь больше?

– Ты всегда знала, что я никогда ее не брошу, что я каждый раз буду вставать и уходить! Ты соглашалась на это, я никогда тебе не обещал другого!

– Но почему…

– Потому что это семья, ты не понимаешь?

– Нет…

– Да, откуда тебе знать, ты же живешь одна, как волчонок, ты никогда не знала, что это такое – любить свою семью, – он уже не понимал, что говорит, машинально зашнуровывая ботинки, – ты не представляешь, как это ценно и дорого, этим нельзя пожертвовать ради какой-то там любви!

Она уже стояла рядом. Он увидел это только когда разогнулся. И испугался ее черного немигающего взгляда.