Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

движение, на танцы ее небольших способностей вполне хватало.

Мать раздражалась ее никчемностью, но заниматься дочерью было некогда – рано умер муж, Ирина осталась одна, сосредоточенная лишь на одном – сохранить благопристойный образ вдовы и не дать небольшим романам, случавшимся все реже, оставить хоть малейшее пятно на ее достойной репутации.

Ей всегда казалось, что цыганка, да еще и актриса – это приговор, поэтому и Аню, с ее наследственностью, нужно держать в строгости.

Аня не протестовала. Она вообще никак не проявляла себя. Внешностью обладала самой никчемной, казалось, от матери ей не досталось совсем ничего.

Пятнадцать лет Анечка безмолвно подрастала, не привлекая к себе внимания. Жила в вечном страхе, что будут сравнивать, а сравнить было невозможно. Даже домработница за глаза звала ее «молью».

Девочка старалась не выходить к гостям, но однажды на даче известного пожилого актера она сильно напилась. От страха, отчаяния, от того, что мать заставила ее поехать, нарядила в яркое платье.

Скрыться было некуда, с бутылкой вина Аня спряталась в саду, в беседке. Там ее и нашел хозяин дома. Человек южный, алчный до денег, азартный и грубый, он в тот вечер был тронут трепетным нежным существом, молодой девушкой, которая ничего от него не хотела.

Она же сама, тосковавшая всю жизнь по отцу, умершему, когда она только пошла в школу, потянулась к этому взрослому и мудрому собеседнику, который дал ей носовой платок, принес воды и долго выслушивал ее нетрезвые откровения.

Он мало что понимал в устройстве девочек – сам он был родом из Грузии, из горного села, в столицу попал случайно, сыграл лишь одну роль, сделавшую его знаменитым, и очень своей славой гордился. Из нее он делал бизнес. Мать свою он не помнил, сестер у него не было, дочерей тоже, а было два взрослых сына.

Это нежное, женское, прозрачное и беспомощное существо поразило его своим полным доверием, к тому же сам он был не вполне трезв.

О том, что произошло дальше, Аня рассказала матери лишь спустя полгода, когда аборт делать уже было поздно. На танцах она упала, потеряла сознание. Знаменитую маму вызвали в медпункт, девочку нужно было класть на сохранение.

Педагог-репетитор отчитывала Ирину Васильевну за халатность – как можно на таком сроке позволять дочери заниматься танцами?

Сама Ирина ничего не понимала.

Смысл слов был настолько далек от реальности, что воспринимать его всерьез она не могла. Забрала дочь домой, все еще не осознавая, что скоро станет бабушкой. Заботило ее лишь одно – чтобы ничего не попало в газеты.

Аня пришла в себя. Объяснение было неминуемо – вот в тот вечер Аня впервые увидела материнскую цыганскую кровь во всей красе.

Ирина стояла на коленях и причитала, выла, простирая в небо руки, как она делала в одном нашумевшем спектакле, а волосы ее выбились из плена заколки и закрывали собой половину кухни, когда она билась лбом о лаковый паркет.

Аня от страха забилась под кровать, пережидая этот неожиданный взрыв. Такой мать она ни разу не видела.

В дверь позвонили соседи.

Спустя две минуты Ирина Васильевна открыла им дверь и строго, подняв бровь, поинтересовалось, что случилось. Ни следа истерики, ни дрожи к голосе, бархатный халат и высокий пучок.

Соседи поняли, что обознались – очевидно, кричали в другой квартире, извинились перед знаменитой дамой за то, что разбудили, и ушли.

До самых родов с дочерью она не разговаривала. Забыл о Анечке и тот самый грузинский актер, на даче которого ее излишняя откровенность привела к таким печальным последствиям.

Все дни она проводила одна в своей комнате – подруг у нее не было, к телефону ее не подзывали, выйти из дома казалось страшным. Тогда все увидели бы ее живот. И узнали бы, что это она, девочка со всенародно-знаменитой фамилией, совершила ужасное преступление, опозорила свою нечеловечески прекрасную мать и память талантливого отца.

Об отце она часто думала, представляла, что он рядом, разговаривает с нею, утешает. В ее книгах была спрятана его фотография – держать ее открыто она не решалась – не знала, какая реакция может быть у матери.

В роддоме она лежала в отдельной палате. Она знала, что ей сделали кесарево, что ребенок родился немного раньше срока, и она должна подписать какие-то бумаги. Она мало что тогда соображала, но, когда прочитала – пришла в ужас. Вопреки всему, она ждала этого ребенка, чтобы избавиться от вечного одиночества, чтобы было кому рассказать о себе, чтобы для кого-то она была главной.

Но в палату пришла мать. Вся в черном, словно в трауре. Корни волос отросли. Появилась новая морщинка.

– Анна, я прощаю тебя. Но ты должна этого ребенка забыть. И отдать другим людям. Нормальным. Ты воспитать его не сможешь.

И Аня послушалась, как слушалась всегда. Из привычки к добровольному, почти восторженному рабству.

– Мама, что же с ним будет?

– Его усыновят, уже есть родители. Вполне достойная семья, я сама все проверила.

– Это мальчик?

– Да, мальчик. Они назовут его именем твоего отца. Они дали слово.

И Аня сдалась. В тот вечер мать осталась ночевать у нее в палате. Легла рядом и, гладя дочь, по волосам, удивлялась, почему они такие жидкие, наверное, в отца, который рано облысел…

Эта история навсегда осталась в Аниной душе, зарубцевалась, как шрам на животе после кесарева. Матери она по-прежнему боялась, но нашла отдушину в путешествиях, и в туристической поездке познакомилась с молодым венгром из местного ансамбля. От него она родила свою первую настоящую дочь, потом родился сын, а последняя малышка родилась от второго, немецкого мужа. Третий был русским, сосватанным матерью, которая, постарев, перестала сниматься, посвятила себя воспитанию внуков, и к дочери больше не имела никаких претензий. Произошедшую трагедию она тоже тяжело пережила, но считала, что делает все ради счастья Ани.

Аня, к слову сказать, не искала своего ребенка, надеясь на то, что мальчик счастлив. Сама она занималась танцами, немного играла в театре, внешне по-настоящему расцвела. Полюбила яркие наряды, часто заказывала себе новые сценические костюмы в прекрасном специализированном ателье совсем рядом с театром, где она работала. Туда ходила уже вся ее труппа, постепенно она приучила и детей шить там сказочные костюмы для новогодних утренников.

Весь магазин на первом этаже пестрел разноцветными тканями и камнями, перьями, бисером, а по стенам были развешаны на продажу уже готовые платья, сшитые, как любила говорить ее младшая, «на принцесс».

Катя не знала всей этой истории. Знала, кто ее