Иудейка - Алекс Чин

– Я? Почему? – удивилась Барбара. – Я что-то сделала не так, и ты решил…

– Всё не так, что ты думаешь, – поморщился словно от приступа зубной боли Казимир. – До всех жителей Варшавы дошли слова генерал-губернатора Ганса Франка: «Как приятно получить, наконец, возможность добраться до шкуры еврея! Евреи должны почувствовать, что мы здесь…».

Потрясённая Барбара молчала несколько минут. Молчал и Казимир, наблюдая за ней. Когда пауза стала затягиваться, она вдруг сказала:

– Это только слова. В конце концов, евреи такие же люди, как поляки, французы, русские и… И те же самые немцы.

– Нет, это были не просто слова, – возразил Казимир. – Ты с мамой не выходишь днём из квартиры и правильно делаешь. Здесь, в Варшаве, впрочем, как и по всей стране, евреи подвергаются насилию и дискриминации. Даже польское население, которое всегда уживалось с евреями, сейчас кардинально изменилось. Евреев выгоняют из очередей за продуктами, насильно выселяют из квартир. А немцы… Они хватают евреев на улицах, в домах, в магазинах и отправляют на принудительные работы. А совсем недавно толпа поляков с криками: «Покончить с евреями!» и «Да здравствует вольная Польша без жидов!» учинила самый настоящий погром еврейских кварталов.

– Ты пришёл предупредить нас с мамой об опасности? – насторожилась Барбара.

– Не вас с мамой, а лично тебя, – уточнил Казимир. – А о маме ты уж сама позаботишься.

– А кроме тебя, в городе есть люди, способные помочь попавшим в беду евреям? – поинтересовалась Барбара.

– Все еврейские общественные и политические деятели одними из первых покинули Варшаву, – ухмыльнулся Казимир. – В их числе и глава еврейской общины Мауриций Майзель. И никаких замов они за себя не оставили. Евреи люди хитрые, умные и предусмотрительные. Ещё в первые дни оккупации они безошибочно почуяли, что солдаты немецкой армии этой войны отнюдь не похожи на солдат немецкой армии Первой мировой войны!

– О чём ты? – не поняв, куда он клонит, спросила Барбара. – Ты мне собираешься что-то предложить?

– Пока нет, – вздохнул Казимир. – Я советую или даже приказываю носа не высовывать из квартиры. Едой я вас обеспечу, а как быть дальше – посмотрим. Если что, то вам придётся перебраться за границу.

– Куда? – ужаснулась Барбара, которая никогда не выезжала из Польши.

– Туда, где пока ещё нет войны, – в СССР, – ответил Казимир. – Там, конечно, жизнь не сахар, но, во всяком случае, вы там будете чувствовать себя лучше, чем здесь. В СССР к евреям относятся вполне терпимо!

11.

Йоханан Лейбович с трудом втащил Хагая в дом, уложил на кровать и, сняв с культей пропитанные кровью бинты, тщательно смазал их. Всю ночь калека стонал, ворочался, выкрикивал бессвязные фразы, но в себя не приходил. К утру у него поднялась температура, и Йоханан отвёз его в ближайшую больницу.

– Я человека привёз, – молитвенно-просяще скрестил на груди руки старик. – Он инвалид, без обеих ног… Он умирает, спасите его!

Увидев Хагая, доктор едва не лишился дара речи.

– Да это же коллега Гордон?! – воскликнул он в замешательстве. – Эй, все сюда, помогите мне перенести его!

К осмотру доктор приступил в хирургическом кабинете, когда санитары уложили Хагая на кушетку.

– Срочно введи камфору, – сказал он подошедшей медсестре, щупая пульс. – И ещё… готовьте операционную.

Гордону сделали инъекцию, и несколько минут спустя его дыхание выровнялось.

– Теперь укладываем его на стол, – сказал доктор и, открыв шкаф, стал спешно переодеваться.

– О Матка Боска, да в нём едва душа держится. Да он… – медсестра прикусила язык, побоявшись высказать страшное предположение.

– Делай, что я сказал! – одёрнул её доктор. – Коллеге срочно требуется почистить культи, иначе он умрёт от заражения крови…

Операция длилась около трёх часов. Хагаю промыли и почистили раны, остановили кровь и тщательно забинтовали. Уставший доктор вышел в коридор и подозвал Лейбовича.

– Как могло такое случиться с коллегой Гордоном? – поинтересовался он. – Почему он в таком бедственном состоянии?

– Так я же говорил? – смешался Йоханан. – Доктор Хагай попал под бомбёжку и ему ампутировали ноги.

– Это я уже понял, – вздохнул доктор. – И то, что его вышвырнули из больницы, я тоже слышал. Почему его культи в таком плачевном состоянии? Они буквально раздавлены, будто не ты привёз его на тележке, а он пришёл в больницу сам.

– Так это он танцевал, – ответил Йоханан подавленно. – Я чуть с ума не сошёл, видя это.

И, собравшись с духом, Лейбович рассказал всё, чему был свидетелем.

– Это чудовищно! Это ужасно! – шептал доктор, вытирая лицо маской. – Да это… Это крайне бесчеловечно! Так могут поступать только изверги, которые…

Он прервал себя на полуслове, покрутил головой, чтобы убедиться, что их никто не слышит, и очень тихо сказал:

– Коллега Гордон останется здесь надолго. Если будете навещать, милости просим. А теперь прощайте, добрый человек, мне надо отдохнуть. Я очень устал – и физически, и морально…

* * *

Хагай Гордон не приходил в себя, и потому у его кровати постоянно дежурили медсёстры. Он открыл глаза только через неделю.

– Где я?

– В больнице, – встрепенувшись, улыбнулась девушка и поспешила за доктором.

– Это ты, Давид, – узнал его Хагай. – Как же я умудрился попасть сюда?

– Очень просто, коллега, – улыбнулся доктор. – Тебя привёз на тележке человек, который называл себя Йохананом Лейбовичем.

– Хороший он, добрый, – вздохнул Хагай. – Он забрал меня из больницы, в которой я когда-то работал, и… Больше я ничего не помню, Давид.

– Он мне всё рассказал, – поморщился врач. – Тебе ампутировали ноги и выставили на улицу. Оказывается, тебя всегда окружали подлые и трусливые люди, коллега.

– Нет, ты ошибаешься, со мной работали отзывчивые люди и высококлассные специалисты, – неожиданно воспротивился Гордон, к которому стала возвращаться память. – Избавляясь от меня, они тем самым заботились о спасении остальных. Вот если бы пришли немцы и увидели меня, еврея, то…

– Ко мне уже несколько раз приходили, – пожал плечами доктор. – Но ещё не трогали.

– Послушай, мы давно знаем друг друга, доктор Манес, – прошептал Хагай. – Помоги мне умереть, пожалуйста?

– Что-о-о?! Да ты с ума сошёл, коллега?! – воскликнул Давид. – Только сумасшедший может обратиться с такой нелепой просьбой к врачу! Если твои коллеги забыли клятву Гиппократа, то я всегда руководствуюсь ею!

– Нет, ты меня не понял, – упёрся Хагай. – Жизнь потеряла для меня смысл. У меня погибла семья – жена, дочь… Я лишился ног. За мной, калекой, некому ухаживать и дома у меня тоже нет.

– Но у тебя есть жизнь, коллега, – ободряюще улыбнулся доктор Манес. – Жить ты научишься и без ног, главное голова на плечах и руки в порядке. Ты же отличный хирург, доктор Гордон, или забыл об этом?

– Нет, теперь я не хирург, а жалкий калека, – возразил Хагай. – Я не могу стоять у операционного стола и проводить операции. Я никто, я не человек, а его жалкое подобие, – он замолчал, а из глаз покатились слёзы.

– Ну-ну, коллега, – коснулся его плеча доктор Манес, – не стоит ставить на себе крест. Если ты появился на этой земле, значит…

– Ничего это не значит! – нервно огрызнулся Хагай. – Сейчас трудно здоровым людям, а калекам, таким, как я… Фашисты ненавидят евреев, а евреев-калек… Таких они даже за людей не считают. Варшава наводнена немецкими войсками, Польша стонет от вражеского нашествия, и…

Он не договорил, к горлу подкатил ком горечи, а из глаз снова полились слёзы. В палату вошла медсестра с подносом, на котором были разложены шприцы. После инъекции Гордон закрыл глаза и погрузился в сон, так необходимый для укрепления его здоровья. Один из больных схватил девушку за край халата.

– Что это за человек? – спросил он, кивая в сторону кровати Гордона. – Уже трое суток он у нас в палате, а мы ничего не знаем о нём.

– Кто он, спросите у него сами, когда в себя придёт, – ответила медсестра возмущённо. – Он такой же больной, как и все вы, и обладает такими же, как и у вас, правами. Вы меня поняли, Ряшевский?

– Да, я вас понял, прекрасная пани, – не унимался тот. – Но этот калека еврей и представляет для нас угрозу!

– Интересно, чем может представлять для вас угрозу несчастный, тяжело увеченный человек? – раскраснелась от негодования медсестра. – Это уж слишком! Он заслуживает не упрёков, а сострадания.

Развернувшись, она с гордо поднятой головой вышла из палаты. Ряшевский злорадно ухмыльнулся ей вслед и посмотрел на лежавшего рядом соседа.

– Ты не прав, – заявил тот. – Если ты ненавидишь евреев, то держи свои мысли при себе, а не высказывай их вслух. Иначе попадётся тот, кто думает иначе, чем ты, и… Вот он и будет представлять для тебя реальную опасность, чем беспомощный калека.

Ряшевский сконфуженно промолчал. Чтобы не вызвать гнев других больных, он закрыл глаза и затих, растворяясь в своих мыслях.