Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин

в топках совсем прогорят,

В котлах не сдержать мне уж пару.

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.

Согрелась вода, душно, жарко, —

Термометр поднялся на сорок пять,

Без воздуха вся кочегарка.

Пойди заяви ты, что я заболел,

И вахту, не кончив, бросаю,

Весь потом истек, от жары изнемог,

Работать нет сил, умираю!"

Товарищ ушел… Он лопату схватил,

Собравши последние силы,

Дверь топки привычным толчком отворил,

И пламя его озарило.

Лицо его, плечи, открытую грудь,

И пот с них катившийся градом,

О, если бы мог кто туда заглянуть —

Назвал кочегарку бы адом.

Окончив кидать, он напился воды,

Воды опресненной, нечистой.

С лица его падал пот, сажи следы,

Услышал он речь машиниста:

"Ты вахту, не кончив, не смеешь бросать,

Механик тобой недоволен;

Ты к доктору должен пойти и сказать.

Лекарство он даст, если болен!"

За поручни слабо хватаясь рукой,

По трапу наверх он взбирался;

Идти за лекарством в приемный покой

Не мог — от жары задыхался.

На палубу вышел… Сознанья уж нет.

В глазах у него помутилось…

Увидел на миг ослепительный свет…

Упал… Сердце больше не билось.

К нему подбежали с холодной водой

Пытаясь привесь его в чувство.

Но доктор пришел и сказал им тогда:

— напрасно тут наше искусство.

Три дня в лазарете покойник лежал

В тельняшку матроса одетый

У него на груди крест из воска лежал[9]

Крест таял, жарою согретый.

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара,

Последний подарок ему поднесли —

Колосник горелый и ржавый.

К ногам привязали ему колосник,[10]

Простынкою[11] труп обернули;

Пришел пароходный священник-старик,

И слезы у многих сверкнули.

Был чист, неподвижен в тот миг океан,

Как зеркало воды блестели;

Явилось начальство, пришел капитан,

И "Вечную память" пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,

И в саване тело скользнуло,

А пучине глубокой, безвестной морской

Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой, —

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

Общеизвестна студенческая переделка песни с физико-математическим уклоном (с тысячей вариантов — отстаньте от меня, бывшие студенты, вас много со своей ностальгией, а я — один):

Раскинулось поле по модулю пять

В углах полиномы стояли

Товарищ не смог производную взять

Ему в деканате сказали:

Нельзя "на ура" матанализ сдавать,

Профессор тобой не доволен

Изволь теорему Коши доказать

Иль будешь из вуза уволен

А он у доски уж не в силах стоять

В глазах у него помутилось

Увидел стипендии тающий след —

Упал, сердце больше не билось

Три дня в деканате покойник лежал

В штаны Пифагора одетый

В зубах он зачетную книжку держал

Единственной тройкой согретый

А утром, лишь только раздался звонок,

Студента друзья навестили

Из векторов крест, из парабол венок

На чело его возложили

К ногам привязали тройной интеграл

И в матрицу труп обернули

И старый профессор над ним прочитал

Кхе-кхе, теорему Бернулли

Напрасно старушка ждет сына домой

В науке без жертв не бывает

А синуса график волна за волной

По оси абсцисс пробегает…

Ссылаться не буду на всё это "На миг увидал он стипендии свет", ""К ногам привязали тройной интеграл и в матрицу труп обернули"). Но вот была и такая песня военнопленных, кстати:

Сижу в котловане, в большой глубине,

Раскинулся лагерь широко,

И сеток не видно конца.

Товарищ, мы едем далёко —

В немецко-чужие края.

Сижу я, судьбу проклиная.

Я пленно-советский в немецкой стране,

Тюремную жизнь начинаю.

Нагайки и пули здесь были в ходу,

Они нас кормили и грели

В дождливые ночи, промокши насквозь,

Сидя без сапог и шинели.

Однажды был загнан я в котлован,

Лошадка к нам в руки попала.

Упала лошадка с большой высоты

И вмиг по кусочку пропала.

Как хищные звери, терзали коня,

Топтали друг друга ногами.

И что получилось у нас в темноте!

Ракеты над нами сверкали.

Прощайте, родные, прощайте, друзья!

К победе мы вас призываем,

Мы счастья желаем всем вам, старикам,

И с этим сейчас умираем.

Извините, если кого обидел.

12 октября 2008

История про яйца

Тут все были возбуждены идеей Татьяной Толстой про яйца, так я тоже расскажу одну историю по этому поводу.

Собственно, это история не моя, а Лидиии Лотман, рассказанная её в своих мемуарах. Лидия Лотман — старшая сестра знаменитого Юрия Лотмана. Кстати, она рассказывает, что Пропп, встретив его после войныв коридоре Ленинградского университета, сказал: "Постойте — Вы брат Лиды Лотман… Нет, Вы сами Лотман!".

С этими воспоминаниями обидная штука — и они подтверждают давно сделанное мной наблюдение. Мемуары порядочного человека заведомо скучноваты. И чем человек порядочнее, тем большую досаду ты испытываешь от чтения его воспоминаний. Дело в том, что человек нравственных правил всё время себя останавливает, он тревожится о том, как бы кого не задеть, не навредить. и в итоге упускает из рук яркий воздушный шарик занимательности.

Другое дело какой-нибудь охальник вроде Валентина Катаева. Раззудись плечо, размахнись рука, чем ярче он напишет о бывшем и небывшем, тем нерушимей будет картина придуманных событий и неистребимей мифы о знаменитостях. Лидия Лотман рассказывает о Гуковском, Эйхенбауме, Томашевском, Вацуро, Лихачёве и, конечно о своём брате — однако ж