Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин

первых суток — и называется она "Раскинулась море широко". Всё веселье в том, что называлась-то она "Кочегар", но это как-то не откладывается в общественном сознании.

Причём происхождение её странно. Есть романс Щербины "После битвы", положенный на музыку Гурилёва.

Не слышно на палубе песен.

Эгейские волны шумят…

Нам берег и душен, и тесен;

Суровые стражи не спят.

Раскинулось небо широко,

Теряются волны вдали…

Отсюда уйдем мы далеко,

Подальше от грешной земли!

Не правда ль, ты много страдала?

Минуту свиданья лови…

Ты долго меня ожидала,

Приплыл я на голос любви.

Спалив бригантину султана,

Я в море врагов утопил

И к милой с турецкою раной,

Как с лучшим подарком приплыл.

1843(?)

Что забавно, этот текст соотносится ещё и с "Но радостно встретит героев Рыбачий, родимая наша земля". Николай Фёдорович Щербина был, кстати, очень интересный поэт (не в смысле "хороший) — это я не к тому, что прямо сейчас нужно отложить Тютчева, и читать таганрогскую поэму "Сафо". Щербина родился в 1821 году неподалёку от Таганрога, бедствовал, занимался самообразованием, и в какой-то момент сконцентрировался на греческой теме. Это был такой радостный стилизатор античности (это, кстати, чрезвычайно интересный и сложный феномен — какой должна быть античность в глазах читателя середины позапрошлого века). Щербина служил, переехал в Москву, затем в Петербург, где и скончался в 1869. Его прилично издавали, но понятно, что клеймо "автора протокочегара" всё перебивает. А это клеймо надо бы смыть, потому что хоть "После битвы" и было популярно на флоте, всё ж это не "Кочегар".

Неизменной осталась лишь музыка Александра Львовича Гурилёва. Вот, кстати, тоже феномен — потому что он, (ну и ещё, пожалуй Александр Варламов) и сделали то, что было русским низовым романсом. Гурилёв был из крепостных, вольную получил в 1831 году, когда ему было двадцать восемь лет, болел, страдал и скончался в 1858 году. Вот как раз Гурилёв и придумал то, что действует на русское застолье как облако слезоточивого газа.

Однако, слова вписывались и дописывались — и песня вот уж действительно народная. Ей иногда — справедливо или нет — авторство отдают Фёдору Сидоровичу Предтече, что служил на пароходе «Одесса», и сочинил стихи после гибели его товарища кочегара Василия Гончаренко во время рейса весной 1906 года по маршруту Херсон — Константинополь — Александрия — Дели.

В народном сознании это ещё такой обобщённый корабль Добровольного флота. Ходили они и на Владивосток, переправляя каторжников. Возили и переселенцев. Довольно вспомнить и рассказ "Гусев" у Чехова. Но после передвижения эскадры адмирала Рождественского, за которым все следили по газетам, история приобрела дополнительный оттенок. В журнале "Наука и жизнь" пишут об этом, исходя из предположения (мне кажется, насильственного), что действие происходит на военном судне.

Есть другая история — про Георгия Зубарева, что служил на торговом пароходе «Олег». Много лет назад его сестра написала в газету, и сообщила, что именно её брат сочинил «Раскинулось море широко…» Я очень люблю эти истории, в которых не то он шубу украл, не то у него украли — родственники показывают миру какую-нибудь рукопись, письмо со стихами, что это значит, никому не понятно, и что это доказывает — неясно.

Ясно, меж тем, что кочегарам было несладко, мёрли они не так уж, чтобы редко, песня дописывалась и переписывалась десятками людей, а пелась миллионами. Это проблема подхода — с одной стороны есть в мире мотивация "А вот то, что вы любите, сделал…, а вовсе не…", с другой стороны подозревать родственников или друзей неловко. Ещё и в народных песнях вносятся историей такие поправки, что непонятно, что сначала — яйцо или курица. М вот тут нам пишут: "В 1967 году севастопольский журналист Владимир Шаламаев разыскал в Балаклаве сестру Георгия Зубарева, девяностолетнюю Тину Даниловну Зубареву-Орличенко и записал несколько неизвестных текстов песни. В 1976 году я встретился с другой сестрой Зубарева, Марией Даниловной Зубаревой-Архипец. У восьмидесятилетней Марии Даниловны была отличная память. И она подтвердила, что первоначальный текст песни, который читал ей брат — Георгий Зубарев, был длиннее. И прочитала эти стихи:

Я помню, механик вскричал:

— Подлецы! Задам я ему притворяться! —

И, ткнувши ногою в бок мертвеца,

Велел ему тотчас убраться.

— Не смейтесь вы! — с ужасом доктор вскричал,—

Он мертвый, совсем застывает!

Механик смущенный тогда отвечал:

— А черт же их душу узнает!

Я думал, что он мне бессовестно врет,

Он не был похож на больного…

Когда бы я знал, что он в рейсе умрет,

То нанял в порту бы другого.

Мне всё это до крайности сомнительно (как и ценность этой строфы). Народные песни тем и хороши, что они вышлифовываюся многократным пением, теряя всё лишнее, как острые углы. Не всегда чем длиннее, тем лучше.

Потому как в русском застолье пустить слезу мало, обязательно кто-нибудь скажет: "А вы знаете, что на самом деле…" Или там "Первые два куплета взяты у…А.С.Пушкина. Только море там Эгейское" — не перечу, нет. Поэтому — и ради этого, наверное, и был написан этот текст — при встрече с адептами того или другого авторства я лишь согласно киваю. "Да-да, именно он".

Но вот статусный текст (курсивом выделены менее употребляемые строфы).

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,

И Красное море шумит,

А берег суровый и тесен —

Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило —

Товарища надо сменить.

По трапу едва он спустился,

Механик кричит: "Шевелись!"

Котлы паровые зловеще шумят

Под натиском сил содрогаясь

Как тысяча змеев они зашипят

Последние силы срывая.

А он, извиваясь пред жарким огнем,

Лопатой бросал ловко уголь;

Внизу было мрачно: луч солнца и днем

Не может проникнуть в тот угол.

"Товарищ, я вахты не в силах стоять, —

Сказал кочегар кочегару, —

Огни мои