Гипсовый трубач - Юрий Поляков

Крышка на самоваре, звеня, подрагивала, выпуская упругие облачка пара. Кокотов достал из чемодана баночку с «Мудрой обезьяной», налил в чайничек из провинции Кунь-Лунь кипяток и бросил туда два десятка болотного цвета комочков, развернувшихся вскоре в полноценные листики. Пока чай настаивался, писодей, включив ноутбук, открыл новый файл, назвал его «Гиптруб-2» и перетащил из отвергнутого тираном соавтором варианта выстраданный заголовок:

Дмитрий Жарынин, Андрей Кокотов ГИПСОВЫЙ ТРУБАЧ СИНОПСИС ПОЛНОМЕТРАЖНОГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ФИЛЬМА По мотивам одноименной повести Андрея Кокотова

Андрей Львович налил «Мудрую обезьяну» в чашку, насладился волшебным ароматом, сделал глоток и взялся за синопсис. Первое предложение, посопротивлявшись, как старинная любовница, которую забыл поздравить с 8 Марта, вскоре сдалось под напором кокотовского таланта:

«В комнате, где советский достаток задержался, точно апрельский снег в московской подворотне, зазвонил старенький телефон, разбитый, склеенный и обмотанный скотчем…»

Писодей исправил подчеркнутые красной волнистой линией опечатки и, поразмышляв, немного улучшил текст в художественном направлении:

«В пустой комнате, где убогий советский достаток задержался, точно апрельский снег в глубокой московской подворотне, зазвонил старенький телефон, разбитый, склеенный и обмотанный скотчем, будто собранная из кусочков античная амфора…»

Но и этого взыскательному, как Флобер, автору показалось мало. Следующая редакция, после второй чашки «Мудрой обезьяны», расхаживания по комнате и разглядывания заоконной тьмы, выглядела так:

«В безлюдной комнате типовой советской квартиры, где убогий старорежимный достаток задержался, точно апрельская снеговая ветошь в глубокой московской подворотне, тихо, как мусорный котенок, заверещал старенький телефон, разбитый, склеенный и обмотанный скотчем, будто собранная из кусочков тонковыйная античная амфора…»

Закончив предложение, он проникся острой жалостью к будущим литературоведам и текстологам. Какая роскошь — маранные-перемаранные черновики того же Пушкина! Там все восхитительно черкано-перечеркано и правлено-переправлено. В пять слоев! Каждый извив творческой мысли гения запечатлен на бумаге, каждое сомнение и озарение навек вцарапано гусиным пером. Какой простор! Анализируй, вникай, толкуй, домысливай, дотрактовывай до размеров монографии. А тут еще сбоку как бонус пририсована дамская ножка, на атрибутировании которой защищен не один десяток диссертаций. Да и вообще сложились две люто враждующие научные школы, названные по именам хозяек вдохновительных конечностей: «керновцы» и «вульфовцы». Впрочем, недавно согласно веяньям эпохи появилось новое, маргинально-предосудительное течение, считающее эту ножку не женской, но юношеской. А что останется потомкам от нынешних писателей? Ничего, кроме окончательных вариантов. Терзанья черновиков, муки слова, сладостная неразбериха вариантов — все это навсегда исчезнет, растает, растворится в электронной бездне! Что они, будущие исследователи творчества Кокотова, смогут оспаривать, анализировать, толковать, домысливать? О чем будут писать монографии и диссертации? Жаль, слезно жаль! Впрочем, наука всесильна, и когда-нибудь научатся разыскивать в торсионных полях стертые, канувшие в электронные пучины черновики гениев, чтобы вернуть их человечеству и сделать достояньем доцентов.

Окрыленный этой перспективой, писатель продолжил труд с той внезапно нисходящей откуда-то легкостью, которая, впрочем, так же внезапно исчезает. Предложения сами выстраивались, точно вымуштрованные сводные батальоны на кремлевском параде. Оставалось лишь со строгостью отца-командира пройти вдоль буквенных шеренг, пеняя на неподтянутый ремень или несвежий подворотничок. Наученный горьким опытом, писодей не забывал нажимать «Shift-F12», сохраняя написанное:

«…Женщина, принимающая в ванной душ и скрытая от нас старенькой полиэтиленовой шторкой, едва сохранившей выцветшие контуры мировой политической карты прошлого столетия, не услышала за шумом воды тихого дребезжащего звонка. Но телефон не унимался: так долго, не получая отзыва, звонят обычно или сильно пьяные, или чем-то очень взволнованные люди. Наконец купальщица что-то уловила, отдернула шторку и прислушалась. А мы пока присмотримся к ней: она еще молода, красива и прекрасно сложена. По ее влажному глянцевому телу, узорно обтекая неизбежные выпуклости, скользит пенная вода, и ухоженная темная поросль меж сильных ног, наволгнув, стала чем-то похожа на хищное растение росянку…»

В этом месте Кокотов снова почувствовал неуместный отзыв плоти, вздохнул, встал, несколько раз прошелся, успокаиваясь, по комнате, хлебнул чая и продолжил:

«…Женщина с невольной грацией перешагнула край ванны, накинула на плечи старенький махровый халат и, босая, поспешила к телефону, оставляя за собой мокрые следы, которые тут же, как живые, дробясь, образовывали на лакированном паркете крошечные водные архипелаги. Достигнув телефона, она торопливо взяла трубку и, несмотря на поспешность, отозвалась тем глубоким, полным изящного достоинства голосом, который дурнушки вырабатывают годами, а красавицам дается просто так, от природы:

— Алло!»

Но тут, перебивая мысли, замурлыкала «Моторола». Садясь за работу, писодей не отключил телефон, ожидая возможного звонка Натальи Павловны, обещавшей ему: «Жду, жду, жду!»

— Алло! — замирая, но с нарочитой ленцой ответил автор «Кентавра желаний».

— Вы меня слышите? — вежливо спросил почти незнакомый девичий голос.

— Да, слышу, — разочарованно отозвался Андрей Львович. — Кто говорит?

Дальше произошло нечто непонятное: почти незнакомый голос начал убеждать кого-то: «Ну, давай, давай — скажи ему, скажи!» — «Нет, не могу…» — отказывался совсем незнакомый девичий голос. — «Ты же сама этого хотела…» — «Потом… Не сейчас…» — «Почему же не сейчас?» — «Потому что он еще ничего не знает…» — «Так скажи ему ты, скажи!» — «Не могу… Это нехорошо…» — «А как хорошо? Бери трубку, ненормальная!» — «Нет, я не могу так… не могу…» — «Ну и дура, дура ты!»

— Это кто? — еще раз строго спросил писатель.

— Конь в пальто! Мы вам еще позвоним! — нагло ответил почти незнакомый девичий голос, и послышались короткие гудки.

Конечно, Кокотов был озадачен, но не очень. Нелепые звонки случались и прежде. Одно время ночь-заполночь трезвонил в хлам пьяный мужик и требовал срочно разбудить какую-то Нюсю. В первый раз он, кажется, и в самом деле ошибся номером, но писатель спросонья так забавно рассердился, что мужику понравилось, и он зачастил, измывался полгода, а потом вдруг исчез, видно, допился. Затем довольно долго донимали настырные клиенты авиакомпании «Крылья Икара», возмущавшиеся то отменой рейса, то задержкой вылета и грозившие добиться отзыва лицензии у «воздушных хулиганов». Потом Андрей Львович увидел в новостях сюжет про то, как единственный самолет, принадлежавший «Крыльям Икара», потерял в полете турбину и чудом сел на случайном поле, снеся попутно ветхий коровник, — в результате погибло «около трех животных перспективной молочной породы». У злополучных авиаперевозчиков наконец отобрали лицензию — и звонки прекратились.

«Завтра же наберу оператора этого чертового „Билайна!“» — пообещал себе Кокотов, отлично зная, что не наберет: ругаться по телефону, в отличие от вероломной Вероники, он не умел. Немного успокоившись и восстановив творческий тонус с помощью «Мудрой обезьяны», писодей вернулся к синопсису:

«Алло!.. — трубка выскользнула из влажной руки, но женщина успела подхватить ее, предательски распахнув при этом халатик. — Алло!

— Юлия Сергеевна? — спросил развязный мужской голос.

— Да, это я…

— Передай своему уроду, что у него осталась неделя. Неделя. Поняла?

— Простите, это кто?

— Конь в пальто! Мы еще позвоним! — грубо ответил телефонный хам и дал отбой.

Юлия Сергеевна без сил опустилась на диван, телефонная трубка, оставшаяся в ее неподвижной руке, тихо плакала короткими гудками. Лицо женщины, еще несколько мгновений назад молодое, сильное, гордое, вдруг стремительно постарело и устало от жизни: взгляд погас, обозначились морщины у глаз, складка отчаянья прорезала лоб. Даже тело, такое прежде призывное и упругое, вдруг сделалось ненужно-тряпичным, как у любимой куклы, оставленной малолетней ветреницей…»