Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

вздоха.

— И я твоя, — солёным от слёз шёпотом дышала Онирис. — Моё сердце — в твоих ладонях...

— Сердечко моё милое, — защекотала её грудь влажная ласка губ Эллейв. — Берегу тебя, храню возле своего сердца... Ты — в моей груди, моё ненаглядное сокровище.

Слова любви рассыпались звёздными искрами в шепчущей, цветочной, бархатной глубине ночи, переплетались со вздохами моря, таяли тёплым колдовством дрёмы на ресницах сонной Онирис.

— Спи, отдыхай, моя единственная, — шепнул волк. — Отдыхай, моё сердечко. Отдыхай на моей груди. Я берегу тебя.

Блаженно-дремотной улыбкой дрогнули уголки губ Онирис, но глаза не открылись, а обнимающая рука отяжелела, расслабленная сном.

14. Новый друг семьи

За завтраком Онирис уже как следует, основательно познакомилась с остальными членами семьи. Все проявляли о ней такую заботу, так беспокоились о её самочувствии, что ей даже неловко стало от такого количества тепла и внимания к своей скромной особе. Госпожа Эльвингильд со своим супругом и младшей дочерью жила в своём доме неподалёку; с ней же проживали все трое вдовцов госпожи Аэльгерд и её младшая дочь Дугвен, но сегодня все собрались на завтрак под крышей госпожи Игтрауд — по случаю прибытия Онирис. Хозяйка дома сказала, что обед будет праздничный — в честь нового члена их семьи, а потому просила всех пожаловать к часу дня сюда. Все с воодушевлением приняли это приглашение.

По своему старшинству госпожа Эльвингильд считалась главой этого большого семейства, жившего в двух домах, но невозможно было не заметить, что духовное лидерство принадлежало её старшей дочери. Когда госпожа Игтрауд что-то говорила своим мягким, хрустально журчащим голосом, матушка слушала её с пристальным вниманием, можно даже сказать — с почтением и уважением. Она не слушала, она именно внимала каждому её слову, ловила их из её уст, точно воду из целебного источника. И не только матушка — все слушали госпожу Игтрауд, и когда она говорила, все остальные тут же смолкали и устремляли свои взгляды на неё.

Онирис ловила себя на том, что тоже буквально в рот ей смотрит. А по-другому было и невозможно! Невозможно было отвлекаться на что-то иное, когда журчал этот ручеёк мудрости, сияющей мягкой доброты и ласки, когда он проливал на душу и сердце живительную влагу своей красоты и духовной гармонии, своего неземного, вдохновляющего и утешающего света. Невозможно было заниматься какими-то пустячными, суетными вещами, когда госпожа Игтрауд нежно, ненавязчиво, очень ласково и щедро дарила сокровища своей просветлённой и мудрой души, делилась благодатью и каким-то поистине божественным спокойствием. Было бы вопиющим неуважением к ней принимать эти дары небрежно, вполуха, хотя сама она никогда не требовала внимания к себе, никогда не настаивала на том, чтобы её слушали. Так получалось у всех само, и Онирис с восторгом и благоговением присоединилась к этому преклонению, влилась в него органично и естественно. Госпожа Игтрауд не была тщеславна, не страдала самолюбованием, она не упивалась этим вниманием и поклонением — оно, казалось, даже смущало её. В ней сочеталось спокойное величие и столь же великая скромность, но скромность не кокетливая, не показная, а подлинная, порождённая смиренным сердцем.

Госпожа Игтрауд написала на подаренной книге: «Дорогой Онирис от её второй матушки», — но та и мечтать не посмела бы о такой родительнице! Родиться у неё было величайшим счастьем на свете, и Эллейв естественным образом этим счастьем обладала. Осознавала ли она его, ценила ли так, как должна была? Безусловно. Отношение Эллейв к матушке было трепетное, почтительно-нежное, она была образцовой дочерью, и давалось ей это легко и естественно, она жила и дышала так — любя матушку. Ей не нужно было прилагать сознательных усилий, чтобы поддерживать эти чудесные отношения, они изначально такими были — всегда.

Сколько Онирис ни вглядывалась, она так и не уловила даже тени соперничества между Одгунд и Арнугом за любовь и внимание супруги. Друг с другом они держались как старинные друзья, которых очень многое в жизни связывало и которые когда-то делили общую боль... Но теперь их объединяло нечто иное, а именно — любовь к Онирис, исцелившей их от этой боли. Когда Онирис вышла утром к столу, они первые подошли поцеловать её, и она ответила им со всей искренней нежностью, которая поселилась в её сердце по отношению к ним. Эта нежность имела разные оттенки, поскольку и сами они были разными. К Арнугу это был удивительный, крылатый и тугой, как парус, пронзительно-летящий восторг — возможно, из-за поразительного сходства с Эллейв, а к Одгунд Онирис испытывала более спокойное, уютное и ласковое чувство — сродни теплу её мягких и окутывающих, как глубина отвара тэи в чашке, тёмных глаз. К Одгунд ей хотелось доверительно прижаться, как к старшей сестре, но это не означало, что она не могла доверять Арнугу. Напротив, он сам раскрывал ей свои надёжные объятия, обещая быть опорой для неё, и она не могла не склонять голову на его сильное и твёрдое плечо, чувствуя себя с ним в полной безопасности, как за каменной стеной. Она не разлюбила, не забыла батюшку Тирлейфа, но тот по сравнению с Арнугом был ребёнком, который сам нуждался в защите. Ей хотелось сгрести отца в объятия и укрыть его от жестокого и сложного мира, от всех тягот и невзгод, от холода и ветра, чтобы он в этом уютном коконе защиты имел роскошь быть собой — добрым, ласковым ребёнком с чистой ранимой душой, преданно любящим, но уязвимым.

После завтрака они с Эллейв отправились на прогулку по городу. В морское ведомство для получения служебных инструкций и распоряжений той предстояло явиться в полдень, и у них, по её словам, была целая уйма времени, чтобы побыть вместе и насладиться красотой её родного края.

Об обилии цветов и деревьев на улицах и в садах уже было сказано, Гвенверин был очень зелёным городом; к его описанию стоило бы добавить огромное количество питьевых фонтанчиков, из которых струилась чистейшая и удивительно вкусная вода — свежая, сладостно ласкающая горло. Утолить жажду здесь можно было буквально на каждом шагу. Местность, на которой город был построен, имела значительные перепады рельефа, и многие улицы изобиловали подъёмами и спусками. Очень высоких зданий не было, наибольшей этажностью обладали только административные строения и морское ведомство, а также храм Белой Волчицы. Это придавало городу какой-то особый, уютный облик, душевный и спокойный. В нём текла несуетливая, размеренная жизнь со своим особым укладом. Из-за тёплого и