Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

даже временами жаркого климата учреждения начинали работу в пять утра, затем закрывались на перерыв с одиннадцати до четырёх, а после продолжали работу до семи вечера. Одушевлённые дома могли создавать внутри себя прохладу, но по улицам передвигаться в жару было не слишком комфортно, посетители крайне неохотно заглядывали в наиболее жаркие часы суток, вот и было принято официальное решение о перерыве. Только морское ведомство работало непрерывно с пяти утра до восьми вечера. Порт был открыт круглосуточно, поскольку корабли прибывали и отплывали в том числе и ночью.  

К городу прилегали четыре больших района для отдыхающих, в каждом из которых имелись гостиницы, водолечебницы, обширнейшие парки для прогулок, крытые павильоны с бассейнами и гимнастические площадки. Недостатка в гостях здесь никогда не было. Для купания в море были оборудованы благоустроенные пляжи, но и «диких» пляжей за пределами города было немало. У Эллейв была парочка любимых укромных мест, где она ловила рыбу удочкой.

— Кстати, эта жрица, которая нас венчала, матушка Аинге... Она назвала меня девочкой с удочкой, — сказала она. — Откуда ей известно, что я люблю рыбалку?

— Наверно, ей очень многое известно, — улыбнулась Онирис. — Даже то, чего мы сами о себе не знаем.

Онирис вживую увидела места, где они с Эллейв встречались в снах. Это было удивительное чувство: вроде всё здесь ей знакомо, но наяву — более ощутимо, реально, можно протянуть руку и пощупать. Она разулась и зарылась босыми ступнями в тёплый песок, а Эллейв сидела рядом, касаясь её плечом.

— Ты — моя жена... Это звучит невероятно, — прошептала она, мерцая солнечными искорками в глазах.

Сидя на песке, они слились в поцелуе, и было очень трудно удержаться от продолжения ласк. Местечко было хоть и уединённое, но какой-нибудь гуляющий мог сюда забрести. Хотя... Уж если Эллейв не смутило присутствие других посетителей в мыльне, то что мешало им предаться любви здесь? Но Онирис вдруг некстати вспомнилась Збира с её «охами-ахами» по кустам, и это придало их с Эллейв нежному уединению оттенок грубоватой пошлости. Онирис мягко упёрлась Эллейв в плечи, пытаясь высвободиться из настойчивых объятий.

— Что такое, родная? — нахмурилась та. — Ты нехорошо себя чувствуешь? Или просто не хочешь сейчас?

Собравшись с мыслями, Онирис объяснила причину.

— Мне... не нравится так, — проговорила она тихо, виновато. Она действительно чувствовала жгучую и горькую вину за то, что вынуждена была отказывать Эллейв. — Это очень... сокровенное действие, только для двоих... И мне больно, если оно будет выставлено на обозрение кому-то. Там, в мыльне... Это было необычно, остро, но... Я не хочу повторения подобного.

Эллейв несколько мгновений поблёскивала звериными неистовыми искорками из-под сдвинутых бровей, потом её объятия из настойчивых и неумолимо-страстных стали мягкими и нежными, и она вздохнула, пощекотав дыханием ухо Онирис.

— Хорошо, любовь моя. Пусть будет так, как ты хочешь. Я не хочу, чтобы тебе было больно или неудобно. Прости меня за ту безрассудную выходку. Это, наверно, и впрямь было грубо и дерзко, непристойно. Во мне это есть, не скрою... Не до такой степени, как у Збиры, но есть. Я — грубоватая. А ты... Ты — нежная, тонкая, светлая и прекрасная. Ты — как хрустальный цветочек, с тобой надо обращаться бережно и трепетно. Мне не хотелось бы ранить твои чувства, милая. Я постараюсь больше никогда не допускать, чтобы ты испытывала хоть малейшее неудобство. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, моя самая ласковая на свете девочка.

Щемяще-нежная, пронзительная соль слёз затуманила глаза Онирис, она уткнулась в плечо Эллейв, обняла за шею.

— Прости меня... Я очень тебя люблю, мой самый родной на свете волк...

— Тебе не за что просить прощения, моя сладкая, — согрел её мокрые ресницы ласковый шёпот. — Люблю тебя, моя прекрасная Онирис.

Они гуляли несколько часов кряду, зашли и в Храм Волчицы, где Онирис встретилась с этим древним чудом наяву. Снова в груди завибрировали отголоски биения огромного глубинного сердца, пол поплыл из-под ног, а в ушах загудела вечность — тысячи и тысячи лет. Глядя в пустые каменные глазницы огромного изваяния, она испустила из своего сердца безмолвную мольбу: «Дорогая Волчица, прошу, сделай так, чтобы у моей Эллейв всё наладилось на службе! Чтобы её повысили, и чтобы она добилась на морской стезе всего, о чём мечтает!»

В груди поднялся гул, ступни Онирис ощутили мелкую дрожь пола, и она ошалело пошатнулась, услышав: «Твоё желание нельзя отменить! Пусть Эллейв вернёт мне мои глаза — тогда у неё будет всё, о чём она мечтает».

Онирис поплавком выскочила из наваждения, но долго не могла освободиться из кокона холодящего, одевающего мурашками оцепенения. Глаза? Значило ли это, что Волчица сама впервые обращалась к кому-то с просьбой?!

Когда они вышли из храма, Онирис потребовалось присесть. Эллейв, обеспокоенная,  обняла её за талию и отвела к скамеечке под кроной дерева, окружённой пышными цветниками.

— Милая... Тебе снова нехорошо? Может, домой? — встревоженно заглядывая Онирис в глаза, спрашивала она.

Та, немного подышав медово-сладким, живительным воздухом, собралась с силами и спросила:

— Скажи, ты не знаешь... у Волчицы когда-нибудь были глаза?

Эллейв озадаченно нахмурилась, потеребила подбородок. Её пальцы потянулись к несуществующим бакенбардам, и она, поймав себя на этом, усмехнулась.

— Глаза? Не знаю точно, милая. Насколько мне известно, её обнаружили уже вот такую, с пустыми глазницами, и никто достоверно не знает, было ли в них что-нибудь раньше. Ходят какие-то легенды, что, дескать, глаза у неё были когда-то, но то ли их кто-то выковырнул, то ли ещё что-то с ними случилось...

— Значит, они были, — с уверенностью кивнула Онирис.

— А с чего ты вдруг о них заговорила, родная? — удивилась Эллейв, всё ещё обеспокоенно-нежно сжимая руку жены в своих.

Онирис не сразу ответила. О загаданном желании нельзя никому рассказывать, или оно утратит силу — это она знала. Но можно ли сказать о просьбе Волчицы? Решив всё-таки, что в аккуратной формулировке, без упоминания самого желания, рассказать можно, Онирис проговорила:

— Волчица сказала мне, что ты должна вернуть ей её глаза. И тогда тебя ждёт награда.

— Я? — потрясённо воскликнула Эллейв. — Она так и сказала?! Ты ничего не путаешь?

А у самой глаза так и засверкали, суровые, как предгрозовое небо... Может быть, это он и есть — тот самый шанс отличиться, чтобы карьера снова пошла вверх? Но... Слишком туманно, неопределённо, непонятно!