Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

о чем я.

– Травинка, – тихо сказала Махит, и Три Саргасс смолкла, повернулась к ней, приподняла голову. Глаза ее были темными и широко раскрытыми. Она была все такой же миниатюрной – бо́льшую часть времени Махит этого не помнила.

Она наклонилась и поцеловала ее в губы коротким поцелуем. Коротким настолько, что он не мог означать «да».

– Не иди на такие жертвы ради меня, – сказала она. – Не покидай Город. Возвращайся домой. Мой посуду и разговаривай с императором, если после мытья посуды останется время.

Три Саргасс хмыкнула. Звук получился влажный – такой производит человек, когда вынужден смеяться, а хочет плакать.

– Посуда, потом Ее Великолепие, «Лезвие Ножа», именно в таком порядке, да. Отлично. А куда ты?

– Не знаю, – сказала Махит. Сказала правду. Ей было некуда идти: такого места, как дом, для нее больше не существовало. Дарц Тарац на своем порхающем корабле улетел через Анхамематские врата. Прекращение огня, о котором договорился Двадцать Цикада, распространялось на весь Флот чужеродцев, который прежде уничтожал тейкскалаанские корабли и прицеливался на Лсел. Ко всем людям инородцы относились одинаково: одна жертва купила им всем коллективный мир. Пока. Лсел они вообще не тронули – Махит слышала подтверждение этого в трансляции с тейкскалаанского вспомогательного корабля, проходившего мимо. Тем не менее она верила в то, что сказал ей на мостике Тарац: если она вернется на станцию, пока он и Акнел Амнардбат остаются при власти, то умрет от их рук. От одних или от других. «Наследие» или Шахтеры. Любая безопасность разодрана в клочья, вышвырнута – и ради чего?

«Теперь мы настоящие изгои», – подумала она и не смогла даже задать тональность внутреннего голоса для взаимных упреков: она все время была права, а Искандр – нет. Но Искандр последовал бы за Три Саргасс в ее квартиру с немытой посудой, с обещанием поэтических салонов. Искандр принял бы это предложение с первого раза, когда оно было сделано: три месяца и целую войну назад.

– Необязательно со мной, – сказала Три Саргасс. – Если ты из-за этого не хочешь возвращаться в Город, я… Слушай, я даже близко не догадываюсь, почему ты так сильно мне нравишься, но клянусь, я вполне способна делать вид, что мы не знаем друг друга. Я обещаю никогда больше не целовать тебя, и ты все еще остаешься послом, если император согласится, так что работа у тебя…

Махит оборвала Три Саргасс, положив руку ей на плечо со всей нежностью, на какую была способна.

– Нет. Дело не в тебе. Я… Травинка, я тоже даже близко не догадываюсь, почему ты мне так сильно нравишься. Но это для меня очень серьезно. Очень.

<Попробуй и дальше объяснить, – пробормотал Искандр. – Иногда даже тейкскалаанцы научаются нас понимать>.

«Я хочу», – подумала Махит и с этими словами почувствовала непреодолимое, безрассудное желание согласиться, быть частью чего-то и стать… да, тейкскалаанкой, какой она воображала себя давным-давно на всех языковых уроках, на всех занятиях, когда она называла себя Девять Орхидея и думала, что поэзии будет достаточно, чтобы стать той, кого тейкскалаанцы будут автоматически принимать за личность.

– Если дело не во мне, – сказала Три Саргасс, – тогда в чем? Если ты скажешь, что собираешься стать частью этого пчелино-грибкового разума, то я рассержусь и не поверю. В тебе уже достаточно людей, и тебе нравится быть личностью, а не… этим.

– Я просто Махит Дзмаре, – недовольно сказала Махит. – Имаго, и все. Всего одна личность.

«Я хочу», – снова подумала она, а Искандр закончил за нее: <вернуться домой>.

«Такого места нет».

Она попыталась еще раз.

– Три Саргасс, я хочу работать и иметь вещи, которые не могу иметь, которых не существует и никогда не существовало, и я хочу… Если ты в третий раз попросишь меня отправиться в Город, я хочу быть способной сказать «да» и сделать это всерьез.

Три Саргасс молчала. Слушала. Обдумывала то, что сказала ей Махит; Махит представляла проблему как камушек во рту, препятствующий ясному воспроизведению стиха. Несколько секунд спустя она глубоко вдохнула зеленоватый воздух и расправила плечи.

– Я хочу, чтобы кое-кто запомнил: мне нравится, когда меня называют Травинкой, – сказала она. – Еще мне нравится, когда на меня не нагоняют скуку. С тобой никогда не скучно. Мне нравится эта твоя графическая история. Я не знаю других таких, но хочу узнать. Ты постоянно заставляешь меня думать, Махит, и это несправедливо. Никто другой не заставляет меня трудиться до седьмого пота так, чтобы мне при этом еще и нравилось.

Махит услышала собственный тихий смех и закрыла рот рукой.

– Это комплименты или оскорбления?

Три Саргасс взвесила эти слова с большей серьезностью, чем, по мнению Махит, они того заслуживали.

– Не знаю, – сказала она наконец. – Вероятно, и то и другое. Махит…

– Да?

Она видела, что Три Саргасс собирается с духом, расправляет плечи, дышит диафрагмой. Словно собирается участвовать в состязании ораторов и хочет выиграть.

– А что, если бы… те системы, о которых я говорила… что, если бы ты отправилась туда? – спросила она. Махит открыла рот, собираясь ответить, но Три Саргасс жестом попросила ее помолчать. – Ты бы отправилась туда, – продолжила она, – а я нет. Ее Великолепие отправит тебя в любое место, которое ты выберешь, – необязательно на Жемчужине Мира, это может быть какое-то новое место. Ты могла бы писать мне, если бы захотела спасти меня от тоски. Я бы писала тебе. Ты смогла бы отправить мне новые томики «Опасного фронтира!», а я тебе – мои стихи и… все остальное, что бы ты захотела услышать от меня…

– Ты бы писала мне письма? – переспросила Махит. После всего, что с ней произошло, ее по-прежнему можно было шокировать проявлением нежности.

– Да, – сказала Три Саргасс. – А ты могла бы дешифровать собственную почту. Обещаю.

Улыбка станциосельника получалась у нее плохо. Она обнажала все зубы, какие у нее были, всю их белизну. Улыбка, похожая на свет звезды и угрозу. Махит вдруг захотелось научить ее улыбаться правильно.

Она улыбнулась в ответ. Она чувствовала себя усталой и разбитой, она была готова заплакать, но ей не хотелось прекращать улыбаться. Это было…

<Это хорошее предложение, Махит, – сказал ей Искандр. – Ничего сердечнее я в жизни не слышал>.

Император Шесть Путь обещал мир в обмен на предательство. Девятнадцать Тесло не видела разницы между любовью к кому-то и убеждением, что этот человек должен умереть, прежде чем успеет причинить вред. В сравнении с этим письма и временный пост на какой-нибудь отдаленной провинциальной тейкскалаанской планете представлялись чем-то, что вполне можно себе позволить.

– Я буду писать, – ответила Махит. – Все время.

Постлюдия

Мыслить как личность и мыслить не на языке. Мыслить фрактальной песней разброса, формой незнакомого тела, инклюзией вроде граната в матрице камня – камень, но все же кристаллический и полный. Внутри этого кристаллического языка – словно крики ртов не-личностей, но крики пропеваемые – жилища и резонансные звуки, изолированные, пока в них нет нужды. Мы, пропевающие все через себя, пропевающие гармоническую флуктуацию, вибрацию на почти интерференционной частоте. Это тело, то тело: на этом теле был знак вызова, когда оно не было личностью, и оно такое не единственное. Это тело было названо «ПРЫЖОК!», а это тело – серая закономерность, это тело – милашка, а это тело Умнее,