На солнце и в тени - Марк Хелприн

– А я нет, – сказал Билли после такой долгой паузы, что никто не понял, о чем он говорит.

– Что ты «нет»? – переспросила Эвелин.

– Я не ел десерт. – Потом он забыл про десерт и двинулся дальше. – Вы слышали о Гордиани? Или, может быть, о Гордиони? – поинтересовался он, вставая и подходя к огню. – Консул и его сын в римской Северной Африке, которые были втянуты в восстание против императора Максимина? Максимин был буквально и фигурально варваром. Он был остготом или кем-то вроде этого – терпеть не могу остготов, – гигантом, которого в войсках прозвали Геркулесом. Он начинал не как солдат, а как слуга и маркитант. Был борцовский поединок…

– Билли? – окликнула его Эвелин. Он повернулся к ней. – Давай ближе к делу.

– Хорошо. Сейчас. Значит, теперь вы женаты? – спросил он у Кэтрин. Та кивнула. Он повернулся к Гарри. – По закону? – Гарри тоже кивнул. – Тогда в этом даже больше смысла.

– Какого смысла? – осведомилась Кэтрин.

– Сегодня я был в мастерской Гарри… в твоем цехе. Думал, ты будешь там. Полагал, что мы все могли бы выбраться на обед, Эвелин присоединилась бы к нам, и там я сообщил бы вам то, что скажу сейчас. Но тебя не было, поэтому цветной парень показал мне все ваше хозяйство. То, что вы там делаете, впечатляет, но вы в беде. Один человек погиб. Тебя избили до полусмерти, и тебе постоянно угрожают. Так жить невозможно, ты явно подвергаешься большой опасности. А Кэтрин твоя жена. Поэтому она тоже в опасности. Но она моя дочь.

Теперь он говорил осторожно.

– Я понимаю, что ты молод и храбр, что ты хочешь разобраться с этим самостоятельно. Никто лучше меня не знает цены богу из машины: я ведь с рождения под его присмотром. Для людей вроде меня, которые несут ответственность перед семьей и судьбой, это самая большая угроза. Это означает жить как будто в витрине. Я завидую тебе, Гарри, что возраст позволил тебе участвовать в войне, что ты всем рисковал, был ранен, все преодолел и вернулся. У меня никогда не было таких испытаний, а это, по-моему, означает, что на самом деле я так себя и не узнал. Но ты там был, ты уже все себе доказал, и твоя сила не вызывает сомнений. Представь себе в качестве иллюстрации: ты – золотой медалист Олимпийских игр в марафоне. Кем бы он ни был, он, уверяю тебя, иногда все же садится на поезд или в автомобиль, даже если расстояния меньше двадцати шести миль. Зачем рисковать своей жизнью и жизнями всех работников твоей мастерской, сражаясь с силой, от которой тебя не могут защитить ни полиция, ни правительство?

– Я не могу просто сдаться, – сказал Гарри. – Вы взяли на себя ответственность за свою семью и за ее судьбу. У меня тоже есть семья, и ее судьба – не богатство – взывает ко мне. Та часть жизни, которая защищает нас от смерти и преодолевает ее, – это умение держать слово.

– Даже данное мертвым? – спросил Билли, хотя уже знал ответ.

– Особенно мертвым.

– Но ты же не обещал своему отцу вот такого.

– Обещал. Когда я родился, моя душа сформировалась обе-щаниями, которые я сдержу. Их очень много, они меня ждут, и это – одно из них. Кэтрин будет в безопасности. Это еще одно обещание. Я позабочусь о ее безопасности, и, если станет совсем плохо, она вернется к вам. Я не могу просто отдать свое дело, если это то, что вы имеете в виду.

– Я не это имею в виду.

Кэтрин ерзала в кресле. Ерзала даже ее элегантность, словно тоже была телесна. Как и большинство взрослых детей, она то недооценивала, то переоценивала своих родителей, становясь уязвимой для недоумения и удивления.

– Я имею в виду, что мог бы выкупить у тебя бизнес, забрать его из твоих рук и покончить со всеми проблемами, там существующими.

– И что бы вы потом с ним сделали? – спросил Гарри, словно никто ничего не мог с ним сделать. Никто и не мог.

– Его можно ликвидировать и списать в убытки. Это будет стоить очень мало, если сделать все правильно. – Он видел, что Гарри не радует такая перспектива. – Потому что убытки можно компенсировать прибылью в другой области. Ты бы получил хорошую цену, я дал бы очень щедрое выходное пособие работникам, продал бы инвентарь, машины и помещение, передал бы торговую марку в общественное достояние. Твои противники останутся ни с чем, а ты и твои работники уцелеете.

– А чем я буду заниматься?

– Да чем захочешь. Начнешь новый бизнес. Разве это не то, чего хотел бы твой отец?

– А ваш отец хотел бы такого для компании Хейла?

Билли был честным человеком и, вероятно, оставался бы им, даже если бы не мог себе этого позволить, поэтому он сказал:

– Нет.

– И что бы вы сделали на моем месте?

Билли подумал и сдался.

– Я бы боролся.

– Именно это я и собираюсь делать, Билли. А с Кэтрин все будет в порядке.

И тут встала Кэтрин. Возможно, ее родители впервые увидели в ней не ребенка, чей образ они всегда будут любить, хранить в памяти и нести в себе до конца, но женщину, которая так же, как и они, двигалась в тени смерти. Ей вряд ли нужно было произносить вслух то, что она сказала, поскольку это читалось в ее позе, во всем ее гордо выпрямленном и сильном теле, в том, как она держалась, в выражении лица и глаз. И прежде чем она начала говорить, они с ней согласились.

– Не надо меня защищать, – сказала она. – Я не бессмертна. Как и вы, я не буду жить вечно, а любой, кто не будет жить вечно, должен жить мужественно и правильно, иначе он и сам остается ни с чем, и после себя ничего не оставит. Если сопротивление дает тебе чувствовать себя живым, – сказала она, обращаясь к Гарри, – то и у меня то же самое. Что, по-вашему, я делаю, когда каждый вечер предстаю перед зрителями, настроенными против меня? Что, по-вашему, я делаю, проходя через то, что все называют провалом? И почему, по-вашему, я выбрала Гарри? Я выбрала его не ради защиты, не за его надежность, но за его мужество. Я такая же, как он, и такая же, как вы. Вы должны это знать начиная с сегодняшнего вечера.

Эвелин тоже встала, а затем встал и Гарри, единственный, кто оставался сидящим. Это было похоже на овации стоя, устроенные из любви и уважения. Родителям Кэтрин не было нужды подходить к ней, ибо их объятия волшебным образом передавались по воздуху. Сияя в темноте огнями, по Ист-Ривер спешил буксир. Хотя Хейлы были полны тревоги, они никогда еще не были такими гордыми, за исключением, возможно, давних времен, когда отваживались охотиться на китов, переплывать океан или восставать против метрополии. На дворе было темно, но над горизонтом оставалась узкая полоска синевы, и огонь вдруг вспыхнул сильнее, словно кто-то распахнул окна и в комнату ворвался ветер.

Совсем недавно, когда Кэтрин жила в общежитии с комендантским часом, ни ее природным силам, ни стойкости почти не давали развернуться. Все то время, что она сопротивлялась Виктору, а ее родители считали, что она так же хорошо защищена, как когда она была ребенком, она знала о жизни, ее печалях и ее опасностях больше, чем они могли себе представить. Несмотря на это, она тогда глубоко влюбилась в образ, от которого, хотя он и мог пропасть, она не могла отказаться даже, как ей казалось, ради Гарри. Этот образ никогда не оставлял ее. Она сама никогда не позволяла ему оставить ее. Ибо в нем ей был явлен дар, хотя и слишком ранний, знания себя самой.

Теперь она осторожно пыталась расширить свои полномочия. Шагая рядом с Гарри по Пятой авеню, прежде чем срезать дорогу через парк, она сказала:

– Знаешь, я умею обращаться с оружием. Я стреляла из дробовика на пустоши.

– На какой пустоши?

– В дюнах у Хизер-Хиллз.

– Ты стреляла по птицам?

– Вообще-то нет, я бы не стала этим заниматься, но я превосходно стреляю по глиняным голубям, и именно поэтому меня пригласили. Я очень хорошо стреляю, не боюсь ни выстрелов, ни отдачи.

– Зачем ты мне об этом говоришь?

– Хочу, чтобы у нас все было поровну.

– Да уж, ты много чего можешь сделать. А потом упадешь на землю.

– Почему это?

– Потому что, попав в переделку, человек, у которого нет опыта, склонен впадать в ступор. – Она, казалось, восприняла это скептически, как он и ожидал, зная ее. – Ты знаешь, как звучат выстрелы дробовика, даже калибра четыре-десять? Очень громко, правда?

– Да.

– Большинство людей не знает. Они думают, что это похоже на хлопок, который они слышат в кино. Это не так. Это потрясает. Немного смахивает на удар в лицо. Стреляла когда-нибудь из ружья на оленя?

– Нет, не стреляла.

– Оно гораздо страшнее. В сравнении с ним дробовик двенадцатого калибра кажется игрушкой. В настоящей перестрелке ощущаешь сотни таких сотрясений сразу, снова и снова, на протяжении нескольких минут или часов. Одновременно можно услышать десять, двадцать, сорок выстрелов. Если добавить артиллерию, ракетные и танковые залпы, грохот танковых двигателей, самолетов, разрывы бомб и мин, то… Я думаю, все это превышает сознательные возможности человека и по возможности отбрасывается рефлекторной нервной системой. В такие мгновения вряд ли осознаешь, что происходит. Время течет не быстро и не медленно, оно просто исчезает. Все происходит как во сне. Но если не действовать и не принимать правильных решений, уцелеть в такой передряге можно только случайно.