На солнце и в тени - Марк Хелприн

– Но сейчас нет войны.

– Еще будет. Или, возможно, мы сумеем ее предотвратить. То, что мы смогли сделать с Гейдрихом, мы могли бы сделать с другим Гитлером, прежде чем он развяжет войну.

– А непреднамеренные последствия?

– Скольким миллионам надо умереть, Гарри, чтобы мы перестали беспокоиться о непреднамеренных последствиях?

– Что, если все народы решат убивать тех, кто в их глазах смертельно опасен в качестве лидера? Это был бы гоббсианский мир[157].

– Мир только что потерял пятьдесят миллионов жизней. Разве это не достаточно по-гоббсиански? Вежливость может быть одной из форм сотрудничества, а может быть и самоубийством. Кроме того, мы в первую очередь сосредоточены на разведке. Играть приходится на слух. Как вы знаете, как должны знать после сражений на Сицилии, во Франции, в Голландии и в Германии, ваша цель заключалась не в том, чтобы вести себя морально безупречно, а в том, чтобы сохранить максимальное количество невинных жизней. Сколько людей вы убили?

– Слишком многих.

– Да, и, вероятно, большинство из них были так же невинны, как и вы, – сказал Вандерлин, – или еще невиннее. Сами понимаете. И все же вы должны были их убить, и вы это сделали, потому что в целом, в суммарном объеме, десятки миллионов тех, кто был обречен на смерть или порабощение, если бы Германия не потерпела поражение, сейчас живы и свободны, – миллионы детей, Гарри. Ради них вы убивали мужчин. Теперь вы навсегда утратили моральную чистоту, но, Гарри, если подвести баланс в плоти и крови, вы чище тех, кто отказался убивать.

– Что, если ваши суждения об этих вещах ошибочны? Что, если я в случае с Вердераме тоже ошибаюсь?

– Такую возможность следует считать следствием своего несовершенства.

– Сомнения и печаль на всю оставшуюся жизнь, – сообщил Гарри. – Они никогда не проходят.

– Сомнения и печаль на всю оставшуюся жизнь, чтобы другие могли жить. Я думал, что это мы уже пережили.

– Так и есть, – сказал Гарри.

– Хорошо, тогда говорите, что вам нужно.

– Я пока не знаю, мне еще многое надо подготовить.

– Когда будете готовы, позвоните мне в офис. Теперь вы знаете мое имя. Скажете, что вам нужны инструкции по обрамлению картины, которую я вам оставил. Когда спросят ваш номер, скажите, что я его знаю. Иногда всплывают какие-то неуклюжие персонажи, которые интересуются такими звонками, но это не страшно: любопытство таких сотрудников таинственным образом пресекается. В зависимости от степени и типа своего любопытства они либо делают карьеру, либо их увольняют. Есть любопытство и любознательность. Я никогда не знал глупого человека, который был бы любознательным, или любознательного человека, который был бы глуп.

Вандерлин пожал Гарри руку и пошел налево, к зданию муниципалитета. Гарри направился в Чайнатаун. Всю дорогу до Вашингтон-сквер он не мог прийти в себя.

– Что все это значит? – спросил Гарри у Корнелла, указывая на груду картонных коробок, почти загородившую вход в кабинет.

– Возвраты.

– Возвраты? Мы не принимаем товар назад. Почему вы их приняли?

– Они повреждены. Производственный брак. – Корнелл взял кожаный портфель и перевернул, чтобы Гарри увидел глубокие царапины на его поверхности. Затем показал портфель с порванными вощеными нитями, торчащими из шва.

– Мы никогда ничего подобного не отгружали, – разозлился Гарри.

– Конечно, нет. – Корнелл подал Гарри портфель и маленькую лупу.

– Там видно, где крючок входит в отверстие. Прорезь у края.

– Тогда мы должны отказаться от всего этого.

– Я так и делал сначала, но товар вернули из дюжины магазинов, только вчера. Клиент хочет что-то купить, товар выкладывают на прилавок, и тут обнаруживается повреждение. Продавец извиняется и предлагает другой экземпляр. Тот берет, а там тоже повреждения. После этого в магазине проводят проверку и видят, что больше половины нашей продукции в таком же состоянии.

– Тогда это вопрос к охране.

– Они так не думают. Я пытался отказаться. Мне сказали, что если мы откажемся принять бракованный товар, они больше ничего не будут у нас заказывать. А если возьмем, то будут. Значит, все время, которое потребуется, чтобы заменить испорченные изделия – а кто знает, как долго это продлится, – мы будем работать, платить зарплату, оплачивать поставки, но даром раздавать то, что производим. Меня ужасает перспектива работать за так, Гарри. Я не хочу снова оказаться втянутым в этот кошмар. Мой отец, отец моего отца, как и его отец, всю свою жизнь работали даром. Это невозможно забыть, и меня бесит, что кто-то, кто бы это ни был, присваивает себе мое время и мой труд, а следовательно, и меня самого.

– Я не понимаю, – сказал Гарри. – Они нас избивают, они нас убивают, а потом вытягивают нити и царапают кожу? Что это они стали такими добренькими?

– Однако эта диверсия вкупе с тем, что мы должны им выплатить, означает, что с нами покончено. Я думаю, это делается просто для ускорения процесса.

– А если мы не будем им платить?

– Они нас убьют. Ты это знаешь.

– Я имею в виду, если нам не придется им платить?

– Если нам не придется им платить, мы сбросим кандалы. Будет нелегко, но мы справимся. Выживем. Заказы упали, из-за этого я собирался снова сократить рабочие часы, но если мы собираемся заменить все, что нам вернули, то нам придется много работать.

– Можно будет восстановить швы?

– Только вручную. Отверстия в коже уже есть. Машина проделает другие.

– А что насчет царапин?

– Все, которые я видел, слишком глубоки, чтобы их можно было загладить.

– И что же нам с ними делать?

– Продадим их оптом за пять процентов от реальной стоимости.

– И люди будут ходить с портфелями от «Кожи Коупленда» со рваными швами и царапинами.

– Мы все еще живы, – сказал Корнелл. – Со всеми деньгами, которые у тебя есть, с практически не существующей выручкой от реализации, при нищенских зарплатах, без увеличения выплат вымогателям и без новых диверсий мы, возможно, продержимся еще год. А потом нам придется закрыться. В таких условиях, Гарри, год будет тянуться очень медленно, но пройдет очень быстро.

– Я понимаю, но год у нас есть, а затем все закончится, так или иначе. Смотрите на это таким образом. Через год, несмотря ни на что, все закончится.

Это не очень-то развеселило Корнелла, который сообщил:

– Я забыл тебе сказать. Сюда приходил отец Кэтрин, Билли Хейл. Вот уж кто умеет одеваться. Но общаться с ним приятно.

– Что он здесь делал?

– Искал тебя.

– Странно. У него для этого есть телефон. А Кэтрин была с ним?

– Он был один. Я показал ему, что здесь и как. Его интересовало все, что мы делаем.

Гарри встретил Кэтрин у дома ее родителей. Они шли с противоположных концов улицы, по мере сближения как будто становясь все легче. Глаза и улыбка Кэтрин напоминали Гарри об ее голосе, который исходил из областей более глубоких, чем могли существовать в ее теле. Она не знала, что ветер приподнял воротник ее пальто. Опускающаяся ночь зажгла в окнах зданий и на мостах тысячи огней, окруживших ее ореолом, которого не хватало, чтобы воздать ей должное в этот ветреный октябрьский вечер, когда она торопилась ему навстречу и весь мир сиял у нее за спиной.

Как часто бывало осенью, в доме развели огонь в трех или четырех каминах и зажгли множество ламп. Если бы уже включили центральное отопление, было бы как в печке, но сейчас температура была как раз такой, как надо, и огонь, отбрасывая оранжевые и золотые лучи на мрамор каминов, издавал приятные звуки, похожие на шум ручья. Билли, как всегда, приветствовал Кэтрин так, словно видел ее в последний раз и может никогда не увидеть снова. У Эвелин было гораздо больше надежд на то, что ни она, ни ее муж в ближайшее время этот мир не покинут, возможно, потому, что, в отличие от друзей Билли, большинство ее подруг не были склонны падать замертво за рабочими столами.

Они уселись в столовой, где уютно пылал камин. На первое подали суп.

– Что это, черт побери? – спросил Билли.

– Йосенабе[158], – доложила Эвелин.

– Йосе что?

– Йосенабе. Японский суп.

– Почему это мы вдруг едим японский суп?

– Я о нем прочитала.

Это был прозрачный бульон с креветками, гребешками, моллюсками и морскими водорослями.

– Где ты о нем прочитала, в отчете трибунала по военным преступлениям?

– Они убивали нас, Билли, а мы убивали их, – сказала – Эвелин.

– Они первыми начали.

– Я знаю, но все уже кончено.

– Не для всех. Мне очень жаль, Эвелин, но это слишком напоминает мне о Тейлорах, Дрюсах, Вандерлинах, Дэвисах…

– Каких Вандерлинов вы имеете в виду? – перебил его Гарри.

– Джеймса.

– Джеймса Джорджа?

– Точно.

– А почему вы их вспомнили? – спросил Гарри.

– Все они потеряли сыновей на Тихом океане.

– И Вандерлины тоже?