На солнце и в тени - Марк Хелприн

Кэтрин была вне себя от радости. Вернувшись в Нью-Йорк, она возбужденно рассказывала Гарри, как проехала перед ними, незамеченная, почти пятьдесят миль. Неделю спустя – кроме всего прочего, приходилось учитывать занятость Кэтрин в театре, – она припарковалась на улице Кротона, где в прошлый раз Вердераме свернул и уехал на север. Там она дождалась, когда он проедет мимо нее, и двинулась следом. Когда он свернул на небольшую проселочную дорогу, она продолжила ехать прямо. Они выждали еще десять дней. Январь подходил к концу, и вечера стали гораздо светлее.

Гарри воспользовался своим поддельным удостоверением для аренды пикапа. Он поехал по проселочной дороге, на которую свернул Вердераме, и на первом перекрестке остановился и принялся рубить валежник. Он оделся как фермер, на голову нахлобучил вязаную шапку, в которой даже Кэтрин с трудом его узнавала. Проработав до сумерек, он нарубил полкузова дров, надеясь, что Вердераме появится до наступления темноты, потому что никакой фермер не станет рубить дрова по ночам. Но по дороге не проследовал ни один автомобиль, и он был вынужден уехать. Поскольку его никто не видел, он смог вернуться туда на следующий день в том же облике, но на пустом грузовике – удивив Хейлов, он подарил им кучу сырых дров, которые свалил в садовый сарай, чтобы спалить в следующий сезон.

На следующий день незадолго до наступления темноты обе машины проехали мимо. Гарри на них едва взглянул. Земля была усеяна древесной щепой, и он усердно работал. Вердераме повернул налево и поехал на запад в сторону Гудзона. Почти заполнив грузовик, Гарри двинулся в том же направлении. Проехав совсем немного, справа от дороги он увидел стену. Короткий подъездной путь вел к массивным двойным воротам из прочного дерева или стали, а за ними, возвышаясь над рекой, стоял огромный дом, верхние этажи которого были видны над стеной. Казалось уместным, что здание походит на тюрьму. Открытое пространство между оборонительной стеной и домом освещалось прожекторами. Перед воротами дежурил охранник, и Гарри увидел в зеркале, что тот перестал шагать, проследил за его грузовиком, а затем возобновил хождение. Потратив три месяца, они теперь до мельчайших подробностей знали график и маршрут Вердераме, знали, где он живет, и выяснили это так, что он ничего не заподозрил.

Следующий этап подготовки был гораздо короче, хотя пришлось подождать до марта, чтобы приступить ко второй части. В один из дней начала февраля, когда стоял трескучий мороз, Гарри дошел до Принс-стрит, миновал общественный клуб, повернул на углу направо и зашагал на север, пока не достиг стоянки, где были припаркованы «Кадиллак» и «Нэш». Хотя на стоянке было всего четыре места, два из которых пустовали, за ней присматривали. Ночевали автомобили Вердераме на огороженной территории его загородного дома у Кротона, а днем за ними неусыпно наблюдали.

Дежурил жалкий, но высокомерный юный негодник с отталкивающими тощими усиками, Кэтрин называла такие «фальстартовой растительностью». Он сидел в маленькой деревянной будке в опасном соседстве с жаровней. В живых он оставался только потому, что в будке недоставало нескольких оконных стекол. Тем не менее чувствовалось, что он угорел.

– У вас есть места для дневной парковки? – спросил Гарри, сам себя поймав на том, что фраза как будто взята из учебника английского языка Берлица[162]. После паузы, за время которой можно было обдумать решающий ход в чемпионате мира по шахматам, он услышал ответ:

– Нет.

– Как вы думаете, когда может появиться такое место?

– Это частная стоянка.

Разговаривать с этим юнцом было все равно что беседовать со стенкой.

– А кто хозяин?

– Не ваше дело.

– Просто любопытно. Ого, у него «Кадиллак».

– Ага, это его «Кадиллак».

– Мне всегда хотелось такой, – сказал Гарри, направляясь к машине.

Охранник выскочил из двери и обежал вокруг своей будки. Гарри был уже рядом с машиной.

– Эй, что ты делаешь? Шагай отсюда! – сказал охранник.

– Что за машина! – Гарри постучал по окну водителя. – Какая прочная.

– Да, прочная. Теперь убирайся отсюда, пока я не позвал кого-нибудь, а то пожалеешь.

– Просто машина нравится. – Гарри пнул шину. – А посидеть в ней можно?

– Нет, в ней нельзя посидеть.

– Я дам тебе четвертак, если позволишь в ней вздремнуть.

– Ты с ума сошел? Немедленно убирайся. Раз… два…

– Ладно, ладно. – Гарри направился к выходу. – Неделю назад я видел «Роллс-Ройс» на Парк-авеню. На углу с Шестьдесят восьмой. По сравнению с ним эта тачка не очень-то.

– Кошмар, – сказал юнец, когда Гарри ушел, и вернулся в свою будку, чтобы продолжать травить клетки мозга окисью углерода. Он никому не расскажет об этом происшествии, поскольку с автомобилем ничего не случилось, Гарри показался ему безвредным придурком, меж тем как идиотом был он сам, хотя догадался бы об этом последним, а то, что произошло, как и все остальное, пронеслось у него в голове, как монетка, брошенная через решетку метро. Но теперь Гарри знал, что окна автомобиля пуленепробиваемы, резина так тверда, что «Кадиллак» мог ехать и со спущенными шинами, а корпус наверняка бронирован: посадка у него была очень низкая, и Гарри с Кэтрин оба заметили, как тяжело он разворачивался.

Третьего марта, когда снег сошел и земля высохла, Гарри сел на экспресс до Хармона, а затем на местный поезд до Оскаваны, сойдя примерно в миле к северу от дома Вердераме в лесу с видом на Гудзон. Зная, что не оставит следов ни в снегу, ни на грязных участках, Гарри отправился составлять карту. К тому времени, когда перед ним предстал дом, обнесенный крепостной стеной даже с запада, высоко над рекой, успело стемнеть.

Он зарисовал все углы и нанес на план все размеры, прикинул высоту обрыва, измерил металлической лентой высоту стены, перешел на другую сторону дороги и углубился в заросли сосен. Там при свете фонарика с красной линзой он закончил свои кроки, ожидая прибытия двух машин. До ворот было меньше пятидесяти футов, но он наблюдал за домом без опаски. Створки ворот распахнулись, изнутри появились двое человек, пропустивших «Кадиллак» и «Нэш». Затем они оглядели дорогу, вернулись, закрыли ворота и заперли их на тяжелый засов. Пока все это происходило, над стеной возникла фигура человека, видимого выше пояса, с длинным ружьем или «Томпсоном» в руках. Парапет, по которому он двигался, казалось, проходил по всему периметру стены.

В доме один за другим зажигались огни. Гарри наблюдал еще с полчаса, а затем направился в Хармон, отметив, что сосны сильно разрослись с одной стороны от дороги. По пути почти до самой станции он прятался в лесу всякий раз, как проезжали автомобили, что вечером, когда люди возвращаются домой, случалось довольно часто. Поскольку фары заметны были издалека, он успевал сойти с дороги, так что никто его не видел. В поезде, возвращавшем его на Центральный вокзал, он обдумывал полученные сведения, не открывая блокнота с записями. Значит, будет по крайней мере семь охранников. Стена высотой двенадцать футов. Вердераме пунктуален, как они заметили за время неторопливого установления его маршрута. Если учесть еще и его педантичный стиль в одежде и жесткие манеры, можно сделать вывод, что он в большой мере зависит от рутины, возможно ища в ней убежище от своих занятий, где рутинным был только сбор денег, а все остальное таило опасности и требовало постоянных импровизаций. Как бы то ни было, он часто смотрел на часы и не решался их ослушаться. Гарри молился, чтобы за крепостной стеной не было детей.

Самое удобное место на свете, чтобы уйти от хвоста, – это метро в середине дня, когда могут пустовать целые вагоны или даже поезда. Вандерлин пересаживался с поезда на поезд и с линии на линию с ловкостью одиннадцатилетнего мальчишки, держащего в памяти всю схему подземки. Оказавшись в почти пустом поезде, мчащемся в Бронкс с непрерывным оглушительным грохотом – туристы, забредающие сюда по ошибке, часто впадают в панику, ужас и сожаление (бывает, и не возвращаются), – он уверился, что за ним никто не следит. Ему казалось, что плетеные кресла, открытые окна и потолочные вентиляторы с лопастями лакированного дерева грустят, потому что, как и многое другое, вскоре должны исчезнуть. Затем он один-единственный сошел на станции и, когда поезд прогрохотал на север и исчез, оказался в оглушительной тишине. Капли, падавшие на почерневший путь, гремели в ушах, а сверху, с улицы, просачивался через решетку прохладный влажный воздух начала апреля. Лампы накаливания заливали белый кафель бледным пепельным светом, словно в лéднике. Нет ничего, столь же тоскливого и холодного, как станция нью-йоркской подземки, сияющая никому не нужным светом. Оттуда Вандерлин поднялся в парк у 96-й улицы и попал в мир самой светлой зелени. Молодая листва набирала столько льющейся сверху воды, сколько могла удержать, и наклонялась, проливая ее на землю. Из-за дождя все такси были заняты, их «дворники» издавали звуки, которые усыпили бы маленьких детей лучше, чем бесконечное укачивание в колыбели. Вода успокаивала и утешала мир, освобождая его от амбиций, словно обещая их растворить.