Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

когда он снова убрал руку, глухо сказав:

— Милая, тебе нужно поспать.

Свернулась в позу эмбриона и заплакала, кутаясь в одеяло. Тут же была обнята и услышала лихорадочный шёпот:

— Не надо, не плачь, я ни в чём не могу отказать тебе, сейчас, сейчас…

Сдавшись, он уже не мог сдержать себя и с оттенком мольбы спросил:

— Тебя поласкать сначала или можно войти сразу?

По нетерпеливому вздоху всё понял. Взметнулся, встав на колени рядом и удерживая меня в той же позе эмбриона и начал втискиваться, постанывая, и кончил, едва войдя наполовину.

— Я так люблю кончать в тебя, ты тогда становишься такой влажной и мягкой, и позволяешь доставать до самой глубины, до маточки. Изгибаешься, хочешь, чтобы я тебя туда толкал, — его шёпот бросал то в жар, то в холод, — подними коленочки повыше, сожмись, я хочу достать поглубже.

Нас обоих трясло, и оба всё никак не могли насытиться. Леголас кончил несколько раз, в последний одновременно со мной всё так же, стоя на коленях. Ощущения были феерические, но жажда не уходила.

— Нам нужно остановиться, хватит. Я чувствую, что ты не сыта, но лишиться всех сил перед обрядом было бы глупо.

Он встал, помог мне вытереться — боже, во что мы превратили простынку! — и дальше мы сидели на террасе. Я свернулась на его коленях, а Леголас шептал на ухо:

— Богиня, подари мне стрелу. Я хороший лучник, и смогу выбрать момент, когда выстрелить — между двумя ударами твоего сердца, в момент, когда оно совсем не почувствует боли… я умею убивать сладко. Не надо бояться, всё будет хорошо.

Подумалось, что да, за три тысячи лет можно научиться убивать и так, и я наконец уснула.

* * *

Проснулась от прикосновения розы, которой провели мне по разгорячённой от сна щеке. Одна, на чистой перестеленной кровати. Синева небес была нереальной.

Разодетая, с рогатым посохом Силакуи радостно сообщила, что пора. Мне дали выспаться, но сейчас самое время — скоро полдень. Она подождала, пока я схожу туда и сюда, умоюсь и причешусь, и протянула белый шёлковый плащ.

— А одеться?

— Не стоит, богиня. Во время выстрела кусочки ткани попадут в тело, могут быть осложнения… обряд нужно пройти обнажённой.

Я только квакнула. Оно конечно, в купальни я голой ходила. Так там все голыми были. Сюрприз, да.

— А поесть? Хоть булочку с молоком?

— Перед обрядом лучше не есть, может плохо сказаться.

Клятые алиены.

— Не переживай, в этот прекрасный день всё будет хорошо, — и Силакуи ослепительно улыбнулась, демонстрируя несокрушимую уверенность, — радуйся, сегодня ты перестанешь быть смертной!

Ну, радоваться, так радоваться. Вот у известного похабника Александра Пушного была песня «Надо радоваться, не надо огорчаться, надо радоваться» — собственно, это и все слова, которые в ней пелись. А чему радоваться? Хоть бы покормили напоследок…

— Праздничный ужин вечером, тогда и поедим. И попьём. Больше бодрости!

Силакуи удивительно жестокосердна, хе-хе. И я собралась с духом.

Большая лесная поляна и окружившая её нарядная толпа высокородных наличествовали. Столб на другом краю, украшенный цветами, тоже. Рядом стояла высокая фигура в тёмной одежде, в деревянной маске, скрывающей лицо, и в странном головном уборе из оленьих рогов, высоких и ветвистых. И очень старых, судя по выбеленности костей. Незрячая маска повернулась в мою сторону, и я поняла, что это Трандуил.

И вспомнила! Когда была подростком, мне снилось иногда, как смутная высокая фигура, — рогатая, тёмная и вроде бы страшная, но я её не боялась — несёт меня, ступая по огню, доходящему ей до колена. И я спокойно лежу в её объятиях, а когда меня бросают в огонь, лечу туда, не то чтобы радостно, но с сознанием, что это правильно — и согреваюсь, как никогда в жизни. И становлюсь собой: чистым, весёлым и страшным пламенем.

Замерла, уставившись на Трандуила, и Силакуи, ударив посохом, радостно возвестила:

— Хорошее предзнаменование! Богиня начинает вспоминать себя! — и радостный гул качнувшейся толпы был ей ответом.

Мы шли сквозь неё, и в меня летели цветы. Женские руки надели венок мне на голову.

Пройдя насквозь и выйдя на поляну, увидела отдельно стоящую группу, примерно дюжину эльфов. Улыбнулась, встретившись взглядом с Леголасом.

— Богиня, это лучшие лучники народа эльфов. Любой достоин стать стрелком. Выбери, кому ты отдашь стрелу, — и мне тут же поднесли тонкую белую стрелу на подносике.

Взяла. Она была легка, немного сыровата и шершава — от рун, покрывавших её поверхность. И даже немножко гнулась, как прутик.

— Не смотри на неё сейчас. Просто отдай избранному.

И я протянула стрелу принцу.

— Всё, осталось немного, не смотри на него больше, — Силакуи увлекала меня к столбу, не дав попрощаться.

Я обернулась и увидела, как Леголасу подносят чёрный, древний на вид лук; он спокойно взял его и начал натягивать тетиву, примериваясь. Споткнулась, но была подхвачена Силакуи:

— Вперёд, вперёд, сейчас не надо останавливаться.

Она торжественно подвела меня к столбу и почтительно склонилась. Я поняла, чего она ожидает: что я сниму плащ и отдам ей. Тоскливо сглотнула, думая, что нехорошо заставлять ждать пожилую уважаемую эльфийку, и потянулась к завязкам.

Ощутила голым телом палящее солнце, лёгкий ветерок и взгляды.

Ступила босыми ногами в душистую копёшку цветов, насыпанных у подножия, повернулась к толпе лицом и прислонилась к столбу. Чьи-то руки тут же привязали к нему — мягкими, увитыми цветами верёвками, совершенно обездвижив.

— Это поможет не шевелиться, богиня, и не упасть после выстрела, — предупредительный успокаивающий шёпот совершенно не успокаивал.

И я подняла глаза, встретив стылый взгляд эльфийского принца поверх стрелы.

54. Стрела в сердце

Пальнул я в девушку, пальнул в хорошую

По обстоятельствам, а не со зла

Ю. Ким

Вот всё-таки удивительно, у людей, например, хирург отказывается резать больного, если это его родственник. Переживает; боится, что рука дрогнет. Леголас же, судя по всему, не переживает, и руки у него не дрожат.

Сжалась и затаила дыхание в ожидании удара и непредставимой боли. Глаза не закрывала — хотелось видеть принца, пока могу.

Ничего не случалось. Он ждал, и я снова задышала. Сердце грохотало в горле. Леголас, посмотрев на меня, вдруг опустил лук и засмеялся. Скорчил уморительную укоряющую гримаску, как фотограф, пациент которого вместо того, чтобы делать «чи-и-и-из», дуется. Всё это показалось вдруг таким ненастоящим, нестрашным, игрой. Он же не собирается в меня стрелять, это шутка!

Расслабилась и засмеялась в ответ.

И в тот же миг стрела вошла в моё смеющееся весёлое сердце. Принц