Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Кого из темницы выпустили? Михайловичей?

- И тут угадал. – Понуро покачал головой Поджогин.

- Ох и полютует Андрюшка… - Задумчиво произнес Захарьин.

- Воеводой во Владимир собирается.

- Ну а ты, Иван Юрьевич, что надумал?

- На покой! В монастырь уйду. С Немым глаголил, тот обрадовался даже.

- На покой ли? – Удивленно вздел брови Захарьин.

- Туда, туда. – Шигона опустил голову. – Грехи замаливать. Немало их у меня. Камнем давят. По ночам сняться. Братья Васильевы, Соломония… Сперва в Каргополь, опосля на покой.

- Что в Каргополе-то забыл?

- Немой позволил Соломонии вернуться в Суздаль. Сам отвезу, а после удалюсь.

- Как же ты от живой жены в монастырь? Иль представилась? – Захарьин даже руку приподнял перекреститься, но не успел. Замотал головой Поджогин:

- Нет. Спаси Господи! Она со мной постриг примет.

- Вот как? Да-а-а, брат… замолчал Захарьин, спиной тяжело на подушки откинулся, в потолок уставился задумчиво.

Дверь снова чуть скрипнула. Шигона не пошевелился, Захарьин лишь глаз скосил:

- Кого несет нелегкая?

- Сын боярский Семен сын Степанов Замыцкий челом бьет. Сказывает, обоих принять просит.

Старые знакомые переглянулись. Поджогин плечом дернул, мол, не ведаю, что надобно.

- Зови! – Кивнул боярин.

- Мир дому твоему, боярин Михаил Юрьевич, хозяину здравия, и гостю того же, Иван Юрьевич. – С низким поклоном произнес вошедший. Семен Степанович Замыцкий по прозвищу Шарап был плотным мужчиной лет сорока. Его лица почти не было видно из-за буйных рыжих кудрей, спадавших на лоб и такой же рыжей густой бородой, напоминавшей лопату, доходившей почти до глаз и сливавшейся с бровями. Зато темные, почти черные, чуть узковатые глаза смотрели живо, с какой-то озорной разбойничьей искоркой. Осталось только прокричать: «Шарап, ребята!» .

- И ты будь здоров, сын боярский. – Ответил хозяин дома. Поджогин кивком отозвался. - Садись, где любо, да сказывай, что привело. Видишь, один на смертном одре возлежит, кончину свою с покаянием ждет, другой не у дел тоже. Чей волей пожаловал?

- Своей! – Качнулись кудри лохматые.

- Ну, коли своей и на том спасибо.

Цепкий взгляд Шарапа сразу отметил и болезненный вид хозяина и понурость гостя.

- Прошка! – Позвал Захарьин холопа. – Подбей-ка мне подушки, да главу приподними чуток, с гостями споручнее говорить будет.

- Не утомились, Михаил Юрьевич? Может подать, что велите? – Спросил старый слуга, исполняя господскую волю.

- Медом попотчуй гостей. Обнеси чарой. Пусть поднимут за мое здоровье. Мне же воды ключевой подай. – Прохор все исполнил, поднес и хозяину, но тот передумал, отстранил рукой чашу. – Поставь покудова.

- Так сказывай Семен сын Степанов, не тяни, видишь плох я, да и Тверскому дворецкому недосуг долго сидеть, поспешать надобно.

- За советом я, Михаил Юрьевич! – Начал Шарап, чуть пригубив чашу с медом.

- Чем посоветовать-то можем? – Впервые с появления Замыцкого заговорил Шигона.

- В Стекольну меня посылают…

- Ну и езжай с Богом! Князь Василий Васильевич дока в делах посольских, у него совета и спрашивай. – Поджогин по-прежнему был скор на ответ.

Шарап покачал головой, перешел на шепот:

- Сегодня Шуйские есть, завтра нет. Годков немного пролетит, и не заметим, государь Иоанн Васильевич властвовать будет!

Захарьин и Шигона переглянулись, потом оба посмотрели на Замыцкого. Михаил Юрьевич глаза к потолку поднял, произнес задумчиво:

- Опасные речи, ты глаголешь, Семен сын Степанов.

- Потому, что вас не опасаюсь! – Горячим шепотом продолжил Шарап. – Токмо великим князьям вы служили – Иоанну, Василию и снова Иоанну.

- Ты-то нас не опасаешься, а вот про себя, что думаешь? – Усмехнулся в бороду Захарьин, глаз от потолка, не отводя.

- Терять вам нечего. Один помирать собрался, другой в монастырь.

Прямота понравилась. Пришла очередь усмехаться Поджогина:

- Все про нас ведаешь? А что про свеев-то знать хочешь? Мир нам нужен с ними, ничего особенного более.

- Про мир мне и Немой толковал, тоже и его свойственник князь Горбатый в Новгороде изречет. А еще? Кто там, в Стекольне, кроме Густава короля всем заправляет. Как с ним или с ними быть? О чем разговоры разговаривать? Что выпрашивать, про что разнюхивать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Есть там еретик один Лютеров, из простолюдинов. В советниках состоит у самого Густава. – Нехотя отозвался дворецкий.

- А душа хоть одна православная есть в Стекольне этой? Ну с кем словом перемолвиться? – Хитро прищурился Шарап, прямо по-разбойному, прозвище свое оправдывая.

- Откуда? – Невозмутимо откликнулся Шигона, но намек понял. – Отродясь не было. Они наших всегда не очень привечали. То под Корелой шалят, то в Каянии обижают. Про то мы не раз в Стекольну писали.

Шарап выжидал, вопросительно на Захарьина посматривал. Боярин молчал пока, что-то вспоминал или обдумывал.

- Девку Сабуровскую помнишь, Шигона? – Вдруг спросил Захарьин, пристально взглянув на дворецкого. Поджогин заметно вздрогнул, но справился:

- Что с того? – Буркнул в ответ.

- А того, что почитай с десяток лет, как живет в Стекольне замужем за купцом свейским.

- Поклон от дворецкого Шигоны, что ее туда продал, передать хочешь? – Не удержался, съязвил Поджогин.

- Он самый! – Невозмутимо продолжил боярин. Шарап внимательно прислушивался к разговору. – Она ж тебе жизнью обязана. Ведь твой пес татарский чтобы с ней сотворил, отдай ты ее на растерзание? То-то! Да от княг…, - поправился, - от монахини Софьи благословеньице… иконку какую для рабы верной, твоими ж заботами ее в Суздаль возвращают… Передать сие можно. Не гоже ей спасителя своего хулить!

Поджогин колебался.

- Ты ж в монастырь собрался, Иван Юрьевич, вот и начинай путь свой покаянный. Людям радость, государству - польза.

Шарап слушал, затаив дыхание. Поджогин заговорил медленно и отрывисто:

- Девку звали Любава. Она ихнюю Лютерову веру приняла, чтоб замуж пойти, оттого ныне кличут ее Улла. По мужу была Нильссон. Уехала с ним в Стекольну. Дом у них на Купеческой улице. Слух был, что овдовела и заново вышла. Про того, нового мужа, мне ничего не ведомо.

- Ну вот, другое дело. – Удовлетворенно заметил Захарьин. – Хватит тебе, Шарап? – Степан закивал головой, улыбаясь. На ноги вскочил, кланяться стал и боярину и дворецкому:

- Спаси Бог вас, Михаил Юрьевич, спаси Бог, вас, Иван Юрьевич! До гроба ваш я ныне! Великую честь мне оказали. С остальным на месте, в Стекольне разберусь. Дозвольте бежать, не утруждать вас более.

- Ступай себе с Богом! – Отпустил его Захарьин. Поджогин лишь рукой махнул на прощанье. Опять вдвоем остались.

Тверской дворецкий Иван Юрьевич Поджогин возвратил опальную княгиню Соломонию Сабурову в Суздаль, в том же 1538 году принял монашеский постриг под именем Иова и удалился в Волоколамский Успенско-Иванишский монастырь, где умер около 1542 г.

«И как человеку быть правым пред Богом и как быть чистым, рожденному женщиной?», сказано в книге Иова. Случайно ли Поджогин выбрал себе имя библейского страдальца? Назвать жизнь Шигоны праведной вряд ли у кого повернется язык. Скорее, она была сплошным вызовом Богу. Про таких, как он спрашивала Пресвятая Богородица: «А кто те, что с головой ввержены в огонь?» И отвечал ей архистратиг Михаил: «Это те, госпожа, которые, крест честной держа, ложно клялись силами честного креста, а даже ангелы при взгляде на него трепещут и со страхом поклоняются ему. Эти же люди, держа крест, клянутся на нем, не зная, какая мука их ожидает, потому-то так и мучаются».

Был ли так истинно праведен сам Иов? Не была ли праведность его внешней? Не усомнился ли он в Боге, испытав обрушившиеся на него страдания? Не предал ли он Его? Не были ли его мучения, схожи с теми, о которых спрашивала Архангела Михаила Богородица? Ведь смысл страдания открывается только самому страдающему. Лишь узрев Фаворский свет , Иов ощутил Божью Любовь и Сострадание, суть которого есть луч, идущий от одного сердца к другому.