Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

матушка опять «замораживала». Такое воспитание всё же дало свои плоды, поэтому при первой встрече Игтрауд увидела могучего и рослого, великолепного капитана, исполненного не слащавой, а очень мужественной красоты, но, увы — холодного, как айсберг. И это он был ещё далеко не такой холодный, как его матушка, это он ещё имел некоторое представление о том, как следует проявлять теплоту! И чуть-чуть проявлял — редко, неумело и несмело.

Пришлось Игтрауд сказать своему новоиспечённому супругу: «Милый Арнуг, забудь всё, чему тебя учили дома. Я — не твоя матушка, я твоя жена. И я — другая. Я люблю тепло и нежность, люблю и проявлять их, и получать в ответ. Ну что, будем учиться?»

До Игтрауд он не знал и телесной близости, она стала его первой женщиной. Лишь целоваться он умел: этому его когда-то научила Одгунд, а Трирунд хотела обучить и остальному, но он испугался и просто сбежал. Все они тогда были нетрезвы. Потом, протрезвев, они решили, что всё же лучше оставаться друзьями, как и раньше, а этот случай забыть.

И они остались друзьями. А потом они участвовали в Гильгернском сражении, которое оставило в их душах рану, увенчанную холодной и несокрушимо гордой бриллиантовой звездой. Светловолосая и светлоглазая поэтесса, собиравшая материал для поэмы, сперва показалась Арнугу какой-то несерьёзной, совсем неопытной девчонкой — что такая могла написать? Что она знала о сути морской службы, об этой непростой стезе? Но когда он увидел в её глазах слёзы, он сердцем понял, о ком они. Она любила госпожу Аэльгерд, и для неё гибель навьи-флотоводца тоже стала огромной болью. Арнуг сперва не знал точно, в какой именно момент влюбился — осознал он свои чувства гораздо позднее, но теперь, по прошествии времени вспоминая эти события, мог сказать: это случилось, когда он увидел её слёзы. Когда она умолкла и долго не могла снова заговорить. Когда её дрожащая рука приняла из его руки стакан воды. Когда она очень ласково и бережно коснулась его душевной раны, почти совсем её не потревожив.

Когда он прочёл её поэму, он всё ещё не осознавал, что любит её. У него из-за матушкиного холодного воспитания были трудности с распознаванием собственных чувств — как, впрочем, и у Дамрад.

Когда он нашёл и перечитал все её изданные на тот момент стихи, он всё ещё не понимал, что любит. Он полагал, что просто увлечён её творчеством, а не ею самой. И только когда он увидел её, исхудавшую, еле различимую под одеялом, его точно молнией шарахнуло. Он не представлял своей жизни не только без написанных ею строчек, но и без вот этих огромных глаз, без этой ясной, горьковато-светлой улыбки, без незримых крыльев душевной силы, которые чувствовались у неё за плечами.

Но она любила Дамрад, а потом и стала её женой. Арнуг тогда дал себе обет безбрачия: если не Игтрауд, то больше никто. Он был готов всю свою жизнь отдать морю и в итоге погибнуть в нём, но счастье всё же пришло, когда он совсем его не ждал.

Она распахнула перед ним настежь свою душу, излила ему свою боль, а он совершил несказанную дерзость — посмел сам поцеловать её! Это была единственная дерзость, которую он допустил, потому что чувства тогда захлестнули его, он сошёл с ума от счастья: Игтрауд предложила ему стать её мужем.

А Игтрауд потом долго, терпеливо и ласково учила его: ему можно первому её целовать, можно! Можно и нужно самому проявлять нежность! А вот навытяжку стоять не нужно, нужно окутывать объятиями. Сперва он учился этому, потому что хотел ей угодить, порадовать её, доставить ей удовольствие, а потом постепенно понял: так — гораздо лучше. И так — правильно. С ней можно и нужно только так. Когда с его уст по привычке срывалось «госпожа Игтрауд», она шутливо хмурилась и жестом показывала сомкнутый рот. «Любовь моя», — поправлял себя он.

Одгунд... Она, как выяснилось, любила Игтрауд чуть ли не с самого детства, когда та стала часто появляться в доме её матушки, госпожи Аэльгерд. В детстве была детская любовь, в отрочестве — подростковая... Взрослыми чувства стали опять же после поэмы, а точнее — когда Игтрауд беседовала с участниками битвы, в том числе и с Одгунд. Она тогда, расчувствовавшись, покрыла лицо Одгунд поцелуями... Обе смутились. Игтрауд поняла, что своим порывом взволновала Одгунд, а та еле сдержалась, чтобы в ответ не впиться в её губы. Потом она всё-таки поцеловала Игтрауд в плавании, делая ей предложение руки и сердца — и они расстались надолго. Игтрауд не могла свернуть в сторону со своей стези — быть Хранительницей девочки с удочкой.

Война с Явью была проиграна, самый родной на свете волк погиб, но Игтрауд не потеряла девочку с удочкой. Ей пришлось облачить свою душу в боевые доспехи, чтобы спасти девочку из Голодной Бездны.

Никто не должен был знать, чья душа пришла в этот мир под именем Эллейв, чтобы стать самым родным на свете волком уже для Онирис. Никто, кроме самой Игтрауд и матушки Аинге, даже не подозревал, что девочка с удочкой вернулась на землю. Волк тоже не знал, не помнил, кем он был. Он знал только, что он — волк. Он любил матушку Игтрауд чистой, светлой, трепетной и нежной любовью, которая открыла свои глаза одновременно с его телесными глазами, но его возлюбленной должна была стать уже другая женщина. Почти сразу стало понятно, что это будет именно женщина: натура у волка осталась прежняя. Только женщина могла завладеть его сердцем.

В рабочем кабинете Игтрауд висела копия картины, на которую смотрели Онирис с Эллейв в художественной галерее: коленопреклонённая Дамрад, облачённая в доспехи и с косицей на бритой голове, в поцелуе склоняется над рукой Жданы, супруги княгини Лесияры. Игтрауд общалась с одним из мужей Владычицы, Реттлингом, и тот поведал ей о последнем отрезке жизненного пути её родного волка. По его мнению, Дамрад была если не влюблена в Ждану, то увлечена ею весьма серьёзно, они даже уединялись в шатре, но было ли между ними что-то, Реттлинг не мог сказать. Тогда из шатра Ждану унесла на руках её супруга, а Дамрад появилась чуть позже — уже с той самой причёской, которую запечатлела картина. Сам Реттлинг после возвращения в Навь снова ушёл в море; в новый брак он ни с кем больше не вступал, посвятив себя службе, а в знак вечного траура носил чёрный шейный платок и никогда