Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

Кристаллами морозно-беспощадного льда сверкал на груди Трирунд орден бриллиантовой звезды, и сердце Онирис обдало холодом штормовых туч над мысом Гильгерн. Она вдруг озябла посреди приятного тёплого дня. Веселье — это маска, поняла она. А ледяной кристалл боли сидел внутри, под сердцем.

— Да что ты говоришь! — вскричала Эллейв, хватая Трирунд за плечи. И обрушила на неё град радостно-взволнованных вопросов: — Неужто матушка уже разродилась? Всё ли благополучно? И кто у меня родился — братишки, сестрички?

— Всё хорошо, всё просто чудесно, — похлопывая её по плечу, ответила та с улыбкой. — Двое мальчишек, крепеньких и здоровеньких. И уже сейчас видно — опять копии Арнуга! Что ты, что они.

— Ну, хвала богине! — воскликнула Эллейв, оборачивая к Онирис сияющее искренней радостью лицо. — Ты слышала, родная? Не успели мы с тобой прибыть — как сразу радостная весть!

Онирис изо всех сил пыталась оправиться от ощущения ледяного кристалла боли, который вонзился ей под сердце. Похоже, снова было как с Арнугом, когда она, нахватавшись боли от него, скорчилась на постели калачиком, вся утыканная этими незримыми и беспощадными, острыми ледышками. Нужно было улыбнуться и сказать что-то хорошее, тёплое, сердечное, и она, едва шевеля побледневшими губами, пролепетала:

— Это чудесно... Счастлива это слышать.

Её голос прозвучал слабо и тихо: даже дышать стало трудно, сделать вдох мешали эти твёрдые, страшные глыбы. Нужно было разжечь сердце-звезду, чтобы растопить их, но сосредоточиться на этом образе не получалось. Губы тряслись, пытаясь растянуться в улыбку, а со щёк сбегал румянец, они становились нечувствительными и холодными. Устоять, удержаться на ногах! Сейчас совсем не время и не место для слабости!

Звезда, горячая звезда, где же ты? Онирис пыталась сделать вдох, но кристаллы боли так проросли в грудную клетку, что сделали её неподвижной. Она просто не могла расшириться и втянуть воздух! Внутри нарастала катастрофа, мертвящий, разрывающий холод удушья охватывал её. Она протянула руку, чтобы ухватиться за какую-нибудь опору, и пошатнулась.

Глаза Эллейв распахнулись, сверкнули молниями тревоги.

— Милая... Что с тобой? — Она сделала к Онирис шаг, протягивая руки. — Милая! Онирис!

В следующий миг она уже поймала её, падающую, в объятия. Дядюшка Роогдрейм (а это был именно он) испуганно воскликнул:

— Священная пятка Махруд! Что с девочкой?

— Опять сердечко! — прорычала Эллейв. — У неё с собой лекарство! Нужно уложить её... Принесите воды, скорее!

Она опустила Онирис на скамейку во дворике перед зданием мыльни. За водой сбегала Иноэльд, младшая сестра Игтрауд, а Одгунд со сдвинутыми бровями склонилась над бесчувственной девушкой.

— Кажется, я знаю, отчего это, — проговорила она и вскинула взгляд на сестру. — У неё удивительное сердечко, которое врачует чужие душевные раны... Вот только само страдает при этом. Меня и Арнуга она уже исцелила, а теперь вот с твоей старой болью столкнулась, Трирунд. Ты сейчас видела что-нибудь?

Та стояла ошеломлённая, неотрывно глядя в лицо Онирис — бледное, с безжизненно закатившимися глазами и приоткрытым посеревшим ртом.

— Я... Я видела белую птицу, которая с размаху врезалась в меня, — пробормотала она потрясённо. — Сломала свои крылья и упала...

Одгунд застонала сквозь стиснутые клыки, гладя девушку по щекам.

— Сломала... Проклятье... Нет, нет, пташка моя, нет... Давай, оживай, родная! Ты нужна нам!

Лекарство сейчас было бесполезным, Онирис всё равно не могла глотать. Положив руку ей на грудь и сосредоточенно сдвинув брови, Одгунд проговорила:

— Я, конечно, не лекарь... Но единственное, что мы сейчас можем сделать для её сердечка — это дать ему всю нашу любовь, какая только в нас есть. Может быть, это поможет ему, поддержит хоть как-то. Эллейв, делай так же, как я! Просто вливай в неё свою любовь... Пусть белые крылышки этой чудесной птахи срастаются...

Теперь на груди Онирис лежали две руки. Одгунд, встав у скамейки на колено, склонилась над её изголовьем, а Эллейв, держа изящную кисть супруги на своей ладони, вжалась в неё губами.

Шелестела листва, сквозь которую пробивались лучи Макши. Далёкая картинка: абордажная стычка, на Трирунд наседают два противника, она отражает удары, клинок звенит о клинок. В тело вонзается сталь, кровь пятнает мундир. Шрам не только через бровь: по всему телу осталось много рубцов. Израненная, она всё-таки вышла победительницей из этой схватки; её перевязали, она снова рвалась в бой, но потеряла много крови. А потом известие: матушку задело ядро из хмари, кровь хлынула горлом — скорее всего, она не жилец... Кто-то из офицеров донёс ей эту страшную весть. Палубы двух сцепленных в абордаже кораблей залиты кровью, а тех, кто тяжело ранен, невозможно отличить от убитых. Где-то сражалась сестра, Трирунд не видела её корабль, хотя представляла, где он сейчас мог находиться. Одгунд тоже нужно сообщить.

Они победили спустя полчаса, но матушка лежала в лазарете бездыханная. «Госпожа корком, тебе нужно отдыхать!» — кажется, корабельный врач... Или помощник? Нет, отдыхать — потом, а сейчас она спустилась в шлюпку, чтобы плыть на флагманский корабль — к матушке. С окровавленными повязками, шатаясь, поднялась на борт. Сестра и Арнуг были уже здесь, матушка лежала на столе, и её глаза были прикрыты не до конца. В щелях век белели глазные яблоки. Арнуг — весь в мелкую красную крапинку: матушкина кровь на него брызнула. А теперь красная жидкость из её вскрытых жил стекала в кувшин. «Зачем это?» — «Придётся заспиртовать её тело. Иначе до погребения не дотянет».

Кровь и спирт — всего один глоток страшного поминального напитка. Позже кровь заменят ягоды, но слаще от этого напиток не станет, так и останется суровым, как действительность этой битвы, беспощадная и горькая.

А сейчас у Онирис глаза были так же не полностью прикрыты, как тогда у госпожи Аэльгерд, но веки трепетали — она приходила в себя. Над ней шелестела крона дерева, под спиной была скамейка, а на груди лежали две руки, из которых в сердце ей струилось тепло.

— Онирис... Любимая, счастье моё, радость моя... — Голос её родного волка.

— Давай, давай, пташка... Ты умница. — Тёплый голос Одгунд и её тёплый, как отвар тэи, взгляд. — Вот так, умница, родная... Всё хорошо, мы с тобой. Мы любим тебя, детка.

Грудь снова задышала — сначала потихоньку, крошечными вдохами, а потом всё свободнее. Остатки кристаллов боли ещё торчали, но уже оплыли, подтаяли, ледяное удушье отступило, и тёплый, пахнущий морем воздух целительно струился внутрь.

А ещё живительное