Продается дом - Дмитрий Яковлевич Оксенчук

мы оглянулись, и увидели не те события, что остались на бумагах с гербовыми печатями и на пленках видеокассет с неправильно установленными датами. А увидели те мгновения, когда мы были счастливы, и о которых бы ни осталось ни малейшего следа, если бы не загадочная избирательность нашей памяти.

Как же часто он вспоминает именно этот вечер…

…А после инсульта Насте парализовало левый бок. Почти не двигалась рука, нога отказывалась держать, уголок рта уполз вниз и застыл нелепой гримасой. Она совсем одряхлела, не могла встать с постели и почти ничего не говорила.

Арсений выполнял свой долг. Когда-то он поклялся быть с этой женщиной и в болезни и в беде. И теперь держал слово. Но он уже не понимал – любит ли ее до сих пор. Или же просто жалеет. А может уже и не жаль ему, должен ухаживать – должен, и всё тут. Нельзя в жизни делать, что хочется. Нужно делать то, что должен. Так его учили.

И только иногда, он садился рядом с Настей, и так щемило душу, что едва ли ни слезы на глазах выступали. Он вспоминал, какой она была когда-то, сорок лет назад… Вечно смеющиеся глаза, литые кудри, крепко сбитое, но такое нежное тело… Куда всё уходит? Красота… Молодость… И так больно становилось, что этого не вернуть.

Никак не вернуть. Никогда. Ни за какие деньги. Жизнь одна. Она безвозвратна и неумолима.

И в эти моменты Настя смотрела на него. Взгляд ее прояснялся, или, может быть, это лишь казалось Арсению.

А перед той ночью, после которой она не проснулась – смогла поднять руку, поманить к себе. Арсений встал на колени у кровати. Наклонился. Она что-то пыталась сказать ему. Но он так и не смог разобрать ни слова.

V

Толя и Тео перезванивают уже следующим утром. Они вдвоем, разговаривают по громкой связи. Арсений отвечает на их приветствия, ощущая, как сердце ухает в груди.

– Арсений Иванович… Мы с Тео все обдумали… Да. У вас чудесный дом. Правда. Нам все очень понравилось.

– Это хорошо. Ну, что решили? – волнуется Арсений.

– Ну… мы не будем покупать.

– Почему? – у Арсения неприятно холодеет внутри.

– Просто это немного не для нас, – вступает Теодора. – Понимаете, деревня, деревянные дома, куры, пауки в углах… Это все забавно, но… Покупать дом, жить в нем подолгу… Без удобств. Мы не готовы на такой экстрим.

– Да, – это уже Толик. – Я-то житель деревенский, я-то привычный. А для Тео это в новинку. В диковинку так сказать. Я ее соблазнял как мог, Арсений Иваныч. Даю вам честное пионерское. Но не удалось. А мы все решаем вместе. Мы же семья!

– Ну да. Ну да, – бормочет Арсений.

– Вы расстроены? – заботливо спрашивает Толик. – Я уверен, вы найдете покупателя! И дом отличный, и цена невысокая. Все шансы!

– Просто понимаете, деньги эти очень мне нужны… – каждый раз Арсений ругает себя, и каждый раз начинает жаловаться на свои финансовые проблемы чужим людям. Горбатого могила исправит! – Такое существо человек. Я уж стал надеяться на эту сумму… И вот…

– Что-то случилось у вас Арсений Иванович? Вы говорили, что просто в город собираетесь переезжать, – это Теодора спрашивает. Надо же, тоже озаботилась.

– Без этих денег… Один человек… Ну практически может умереть. Понимаете? Там все сложно. Долго объяснять, но дело важное. Да зачем я вас гружу этим всем! Извините, не слушайте мня, право слово. Не слушайте.

– Это очень плохая ситуация, – соглашается Теодора.

– Вы держитесь, – практически перебивает ее Толя. – Если нужна какая-то помощь, говорите. Но я думаю, вы сможете быстро продать дом. Я уверен.

– Спасибо, Толя. Спасибо, Теодора, – говорит Арсений. – Ну, бывайте здоровы.

– До свидания, – в голос прощаются Колывановы и кладут трубку.

Прокол. Провал. Арсений нервно ходит по комнате, жует губами и повторяет «так-так-так». А что «так»? Делать нечего. Только ждать следующих заинтересованных в покупке. А ведь больше по объявлению никто не звонил.

Нужно как-то отвлечься. Арсений звонит Ефимычу. Тот сегодня не занят.

– А что, денек теплый. Можно и порыбалить, – соглашается он. – Чего покупашки твои? Прокатили?

– По полной.

– Не дрейфь, Иваныч. Прорвемся. Не сорок первый, – Фима не унывает никогда. – Давай вечерком до нашей заимки доберемся. Пивка берем?

– А чего там… Бери, – вздыхает Арсений.

Жизнь продолжается.

Арсений несет пиво, а Ефимыч – удочки. Разделил поклажу по справедливости. Солнце уже опускается за горизонт – как блестящая монета в копилку дней. Впереди маячит хмурый сосняк, с реки тянет зябким ветром.

Долго идти молча Ефимыч не может.

– 

И что ты ползешь, как улитка разбитая радикулезом. Пошевеливайся давай. Резвее, резвее! Какие наши годы, Сеня.

– 

Радикулитом.

– 

Чего?

– 

Радикулитом. А не радикулезом. Говорю. Пошевеливайся! Мы уже поди километров десять отмахали.

– 

Радикулитом. Я так и сказал. Думаешь, я не знаю как болезнь правильно называется? А про десять километров – ну ты загнул, товарищ! Едва от села отошли. Вон еще зареченские крыши видно.

Сосновый бор встречает сырой тенью. Качает лапами и шумит, точно недоволен, что его покой потревожили. Здесь тропка теряется под прелыми листьями, тает среди зарослей бледной крапивы. Хрустит под ногами хвойный наст, топырят голые сучья буреломины.

Бор посадили пятьдесят лет назад. Деревья стоят ровными, как по струнке, рядами со строго заданным интервалом.

– 

Вот ведь ерундой страдали, – ворчит Ефимыч. – Тыщу сосенок засандалили посреди поля. Для чего?

– 

Деревья – легкие нашей планеты. Ничего ты не смыслишь в экологии, Фима.

– 

У нас вон этих легких – только березовых – гектаров немеряно.

– 

Это дети из интерната нашего садили. Когда еще был интернат.

– 

Во! Использовала советская власть детский труд и не

краснела, –

каламбурит Ефимыч и сам смеется над сложившейся шуткой.

– 

Теперь зато вместо интерната одни развалины. И лес только рубят, а не сажают.

– 

Нуууу, начнется сейчас. Ты мне еще расскажи, как нам в эсэсэсэр жилось хорошо! Как мы черную икру на красную мазали и без хлеба жрали.

– 

Ты ее сейчас что ли мажешь? Давай воду из пустого в порожнее переливать не будем, Фима. Открой пивка, что ли. Что я его несу просто так…

Вскоре впереди виднеются просветы. Бор обрывается ложбиной, которая вытекает тропкой через узкую балку, похожую на носик кувшина.

– 

Финишая прямая, – облегченно вздыхает Арсений.

За балкой тропа прошивает полотнище осоки. Справа блестит речная заводь. Миновав болотину и тонкий перелесок, Арсений с Ефимычем выходят к избушке. Со времени последнего посещения, домик скособочился, точно хочет ближе прижаться к осиннику слева от него. За избушкой тянется поблекшее разнотравье, наискось перерезанное колком.

Ефимыч вытаскивает ключи, обходит домик и долго матерно ругается.

Дверь взломана. Скобы с мясом вырваны из дерева и валяются рядом, одна петля покосилась и дверь кособочится, не попадая в проем.

– Вот же твари! – вздыхает Арсений.

Внутри ломать или красть особо нечего. Сколоченный деревянный стол на одной ножке, топчан, полки на стенах. Ничего не унесли, но загадили основательно. По всему