На волоске - Лиза Сивен

с меня причитается после всего того, что Андреа сделала для меня сегодня. Чтобы заставить ее улыбнуться, я начинаю примерять все самые стремные и дикие тряпки и встаю в позу — максимально нелепую, — надеясь ее рассмешить. Она потихоньку расслабляется, и чем больше я пытаюсь этим развлечь ее, тем веселее мне самому. Особенно когда я вижу себя в зеркале. Мне трудно поверить, что это и вправду я.

— Черт возьми, а мне нравятся мои волосы. Мне идет абсолютно все!

— Кроме оранжевого. Точно тебе говорю.

Андреа отбирает у меня свитер и сует мне в руки довольно короткую байкерскую куртку. Она сделана из мягкой и гладкой кожи, на которую в районе рукава кто-то посадил пятно.

— Тридцать евро! Примерь!

Я надеваю ее и глазом не моргнув. Когда я вижу свое отражение, мое сердце снова пропускает удар. Эта куртка мне нравится. Я выгляжу… круто. Она напоминает мне ту, которую я выбрал для Поля, своего персонажа на корабле. Он носит такую поверх пасторской рубашки. Крик Андреа почти лишает меня барабанных перепонок.

— Вау! Офигеть! Да вы просто созданы друг для друга!

— Беру.

— Yes!

Я нечасто вспыхиваю такой любовью к вещам. Похоже, и впрямь начинается новая жизнь! Андреа, в свою очередь, бродит по ряду с платьями, так ни на что и не решаясь. Обычно она носит черные джинсы с заклепками и футболки с каким-нибудь принтом, но приход зимы заставляет задуматься о свитерах. Она останавливается на красно-белом с жаккардовым узором, и после ожесточенного спора я дарю ей его. Это меньшее, что я могу для нее сделать.

Она надевает свитер, пока мы ждем ее друга у его дома. Он опаздывает, и нас окутывает промозглый ноябрьский холод. Я дрожу в своей кожаной куртке, но согреваюсь, разминая плечи. Андреа хмуро обнюхивает рукава свитера.

— Пахнет нафталином. Готова поспорить, что женщина, которая его связала, жила со своей бабушкой и та заставляла ее класть шарики нафталина в шкафы.

— Или им пользуются в секонд-хенде, это бы многое объяснило…

Она отвечает на мою улыбку разочарованной гримасой.

— Да у тебя талант рушить чужие мечты. А твоя куртка? Как по-твоему, что с ней приключилось?

Я задумываюсь на минутку, прежде чем расхохотаться.

— Она принадлежала Доктору Кто, но он забыл ее тут, когда ему пришлось отправиться в будущее. Или в прошлое. Он уже не уверен.

— Ну да, чокнутый гик…

К счастью, ее друг появляется до наступления темноты, и мы отчаливаем со сложенным футоном к нам в пригород.

Глава 8

Лифт в моем доме остался еще с 1980-х. В нем нет ничего особенного: зеркало, кнопки, цифровой дисплей, линолеум на полу и двери. Такие маленькие дверки, которые въезжают одна в другую и совершенно не оставляют места для двух взрослых людей — разве что если встать по диагонали, — хотя на нем написано, что он может вместить четверых. И сейчас я его просто ненавижу. Несмотря на то что футон скатан в рулон и туго стянут, чтобы занимать меньше места, он вжимает меня лицом в зеркало, а Андреа еще напирает сзади в надежде, что двери таки смогут закрыться за ее спиной.

— Я сдаюсь, — объявляет измученная Андреа, — пойду пешком.

Но в этой консервной банке все же хватает места, чтобы мы оба смогли запихнуться туда со всем нашим скарбом.

— Давай поднимем его и положим на головы.

— Ты прав, он легкий.

Наконец двери закрываются. Держа матрас на вытянутых руках, мы смотрим друг на друга с одинаково измотанным, но победоносным видом. И ржем, как идиоты. Наша болтовня на обратном пути заставила меня на время забыть о том, что ждет меня дома. Я очень надеюсь, что в этот раз мама обошлась без поздравительных плакатов и прочей ерунды и мне не придется краснеть. В первый раз, когда я самостоятельно (без родительского присмотра) сходил в туалет, она сделала коллаж из моих фотографий и рулона туалетной бумаги и повесила его на холодильник. И он висел там до тех пор, пока однажды утром пять лет спустя я не набрался смелости и не сорвал его.

Андреа первая вваливается в квартиру.

— Они вернулись! Они вернулись! — кричит Манон.

Она застывает передо мной, смеется, переминаясь с ноги на ногу, и снова исчезает из виду. Иногда я перестаю ее понимать. Она уже не маленькая, но все еще периодически странно себя ведет. Я скидываю обувь, пряча улыбку в уголках губ. Мама ждет нас в гостиной вся на нервах; очки едва держатся на кончике носа, в руке бокал виски со льдом. Едва завидев меня, она начинает плакать, а потом, спохватившись, пытается успокоиться и делает большой глоток. Андреа, как по команде, тоже начинает плакать.

Дрожа, мама осторожно ощупывает нанокожу.

— Это потрясающе, дорогой! Невероятно — так и не скажешь, что она держится на клею. А твоя стрижка! Просто шик!

Утирая слезы, она достает телефон:

— Улыбочку!

Я подчиняюсь, скрестив руки на груди и приподняв одну бровь, а потом делаю все то же самое для сестры, которая очень хочет со мной сфотографироваться.

— Ты такой красавчик! Можно потрогать?

Я польщен, но у меня такое чувство, будто она говорит об одном из своих пони.

— Ну хватит, — ворчит мама. — Брысь! Оставь его в покое.

— Ты с ума сошла, — говорю я ей. — Это же наверняка стоило кучу денег.

— Не так уж и много. Мы вполне можем себе это позволить. Ну же, у нас сегодня праздник! И я подумала в обед, что приготовлю…

— Тартифлет? — подхватывает Андреа.

— Лучше: раклет!

Папа, спустившийся в подвал за какими-то инструментами, возвращается в этот самый момент. Он не так лучится радостью, как все остальные, и ограничивается одобрительной гримасой, сгружая свою ношу на кухонный стол. Он так ничего и не говорит, и Манон тянет его за рукав.

— Ты видел Матта? Красавчик, правда? Я его совсем не узнаю.

— Да уж, самый настоящий. Не бойся, привыкнешь.

Он посылает мне смущенную улыбку. У него всегда плохо получалось говорить о своих чувствах. Я не осуждаю его за это, я и сам не люблю говорить о вещах, которые слишком близко принимаю к сердцу. Но я чувствую, что он что-то недоговаривает, ощущаю какое-то напряжение между ними с мамой, несмотря на то что ужин, сопровождающийся щедрыми возлияниями, проходит легко и непринужденно. И как раз за столом, впервые за вечер, всплывают вопросы о моем «релукинге». Папа приходит в ужас, узнав о том, что волосы не искусственные.

— Они чистые, дядя Стефан! — восклицает Андреа. — К тому же