Спрингфилд - Сергей Игоревич Давыдов

попробовал пожарить на ней яйцо, но оно сгорело за десять секунд. Матвей расстроился и сказал, что как всегда сделал бесполезную хрень, а я удивился тому, как он вообще до этого додумался. Мне снова захотелось сделать что-то прикольное. Я увидел отрезанный верх железного чайника с открытой верхней крышкой, поставил его на голову Матвея, как корону, и, поддерживая обрезку рукой, сказал:

— Это корона. Мэт, нарекаю тебя королем Калифорнии, долины Чероки и административного округа города Тольятти.

— Блин, режет.

Чайник упал с головы, Мэт потёр лоб.

— Колючка-ебучка, — сказал он.

— Почему ты меня не зовешь? — спросил я его.

— Мне стыдно, — ответил он. — Я никогда не водил друзей домой.

Родители Матвея раньше работали инженерами на Автовазе, но несколько лет назад отца сократили, а мать перевели на полставки. Я представил, как она приходит с работы в обед, готовит простую русскую еду, потом садится в аккуратно подобранной одежде на белый обсыпавшийся диван из перламутрового кожзама, отдыхает полчасика, смотрит «Великолепный век», представляет себя царицей Хюррем, наслаждается шелком, золотом, красотой далёкой империи, а потом уходит на вторую работу в ночной магазин. И как отец сидит на маленькой кухне, пьёт и тоже смотрит свой маленький телевизор. У мамы золото, а у папы очередная война и все против нас. Смотрит и злится. Пьет и ругает Америку. Представляет себя сильной рукой. Питается водкой и злостью. Наливает богу войну. Он одерживает очередную победу и ищет вторую бутылку. Матвей сидит в своей комнате и забивает звуки войны меланхоличными инди-рокерам, сочиненными где-то в Америке на тёплых равнинах среднего запада. И каждый живет в своей сочиненной стране.

— Я надеюсь, он не вернется пока, — сказал Матвей.

Но отец все же вернулся. Пришёл и стало тесно. Я удивился тому, как они с Матвеем похожи: глаза, брови, нос. Но Матвей высокий и концентрированный, а отец почти лысый, с раздутым животом и тонкими руками. Отец пахнет скисшим потом и алкашкой, а Матвей опрятен, как люди в рекламе Ikea. Кожа отца будто вывернутая наизнанку, она темная, как его больное мясо, покрытая капиллярами, как та ненавистная Матвеем куртка покрыта трещинами и загибами. А Матвей розовый и на нем нет загибов — только розовые прыщи на розовой коже. Но он все ещё надевает эту старую коричневую отцовскую кожу, чтобы спасаться от острого холода наших мест, потому что другой нет. И ненавидит ее. Когда отец зашел на кухню, Матвей сразу встал передо мной, будто готовясь защищать. Отец подошёл к столу и без стакана выпил из чайника воды.

— Не пей из чайника, — сказал Матвей.

— Заебал меня, — прошептал он. — Добрый день, — сказал он мне неожиданно интеллигентно.

Я протянул руку. Отец слишком крепко пожал ее. Держал и не отпускал. Когда я попытался убрать руку, он сжал ее еще сильнее и внимательно посмотрел мне в глаза, будто пытался что-то разгадать.

— Иди в комнату, — сказал Матвей отцу.

— Друг. Да? Дружок, — сказал мне отец Матвея. — Вот если че, тебя первым уебут.

— Пап, съебись нахуй!

Матвей стал выталкивать отца с кухни и тот протащил меня за собой на полметра, потом закрыл дверь и выключил сковородку из розетки. Отец вываливался в коридор и вытирал правую руку об штанину. Матвей включил воду и стал мыть руки средством для посуды.

— Пойдем погуляем, — сказал он.

— Ага.

— Вымой руку тоже, — сказал он. — Он по помойкам лазит.

Я послушался и подставил ладони, чтобы Мэт выдавил мне средство для посуды.

Мы быстро зашли в комнату Матвея, чтобы он взял рюкзак. Там был угловой книжный стеллаж цвета ольхи с энциклопедиями, фигурками из «Киндер сюрпризов» и там же — маленькая икона. На столе, придвинутом к шкафу, был идеальный порядок. Постель заправлена бледным застиранным бельем, на котором нарисованы иероглифы, и подушка стояла углом. В комнате пахло носками, хотя их нигде не было видно, и бытовой химией с запахом земляники. Его комната очень напоминала мою комнату в детстве, только беднее, и у меня всегда срач, а у него все стремится к стерильности. Я пригляделся и все же нашел грязь: на книжной полке около стола была стопка немытых тарелок и не меньше пяти кружек. Я представил, как Мэт выползает из комнаты, накладывает поесть и снова садится за комп.

— У тебя всегда так? — спросил я.

— В смысле?

— Стерильно.

— Бардак. Только полы мытые.

Перед выходом он беззвучно стукнул пальцем по косяку три раза и положил фигу в карман куртки. И потом я часто буду видеть его ритуалы. Я тоже защищаюсь — всегда надеваю один носок задом наперёд и объясняю это своей неопрятностью, а ещё боюсь порядка, потому что статичность будто бывает лишь там, где нет живых, например, в мавзолее.

Когда мы вышли на улицу, я ощутил легкость, как когда из бани выходишь на холод.

— Из всех достижений у него только служба в армии, — говорил Матвей. — Ненавижу армию.

Мы шли к моему дому через спортивную площадку пятьдесят первого лицея. Матвей остановился около турника, сказал «смотри че покажу», снял очки, бомбер футболиста и сделал подъем с переворотом. Я сказал, что это очень круто, а он напряг правый бицепс и поцеловал. Мэт был похож на одинокого странного спортсмена из старших классов, а я на того хулигана, который сбежал из дома, торгует наркотиками, носит оверсайз, потому что худой, и так давно не появлялся в школе, что все думают, что он умер. И сейчас мы вместе прогуливаем занятия, потому что с нормисами нам скучно.

Мы решили посмотреть, кто сможет больше раз подтянуться. Я смог шесть, он — семнадцать. Я почувствовал зависть.

— Раньше больше. Я поправился, — сказал он и пощупал жир на животе через белую футболку. — Заедаю стресс.

Я хотел сказать, что мне очень нравится его живот, но промолчал.

Матвей говорил про отца: «Он пьет, потому что не может умереть». Я думал, что это очень точно. «Я с тобой, у тебя чувствую себя дома больше, чем тут», — добавил он, а я сказал, что мой дом — вовсе не мой.

Я подумал о своем отце и что я о нем знаю. Мое единственно воспоминание с ним совпадает с первым воспоминанием о Самаре

мы поехали в «мак» после первой встречи с отцом.

Тем летом мне только исполнилось пять

и «Макдональдс» я видел только в Европе.

В Самаре Струковский, нАба, самплО

но только «Макдональдс»

запомнился как красивый.

Отец живет где-то за городом

в грязной деревне где домики опустилися в землю

домики ниже земли.

Мы ехали