Дымовое древо - Джонсон Денис

Сегодня воскресенье. Я прочла в воскресной рубрике «Канзас-Сити таймс» стихотворение одного поэта, умершего шесть лет назад, о котором никогда прежде не слышала. Вырезала бы его из газеты и послала тебе, но печатную версию мне хотелось бы сохранить для себя, поэтому перепишу его от руки, и тебе – уж не обессудь! – придётся разбирать мой почерк.

Я написала тебе три или четыре письма, которые пришлось выбросить, потому что я подумала, что их содержание приведёт тебя в уныние. Знаю, ты занят трудом на благо родной страны (по крайней мере, в том виде, в каком ты его себе представляешь). В любом случае, я на это надеюсь. Надеюсь, что вы не просто так там застряли. А то ведь, бывает, увязнут люди в чём-нибудь, да так и не отыщут подходящего способа выбраться… Ну вот, опять я начинаю! Довольно, с меня хватит.

На следующей неделе у меня намечено два приёма к врачу – в понедельник и в четверг. Они любят брать у пациентов анализы. Ничего серьёзного, плановая проверка. Надо сказать, у меня не было проблем со здоровьем с самого «критического возраста». Вам ведь там оказывают качественную медицинскую помощь, правда? Уверена, вам предоставляют всё в лучшем виде.

Ну ладно, вот и стихотворение. Рифмы в нём нет, и чтобы прочувствовать, нужно перечитать его несколько раз снова и снова. Предупреждаю – оно грустноватое!

ВЕСЕННИЙ ПЛАЧ ВДОВЫ

автор: Уильям Карлос Уильямс (1883–1963)

Скорбь – мой собственный сад,

где молодая трава

полыхает, как полыхала

часто до этого, но

не таким холодным огнём,

как окружает меня в этот год.

Тридцать пять лет

я прожила со своим супругом.

Слива сегодня бела

От множества цветов.

Множество цветов

Отягощает ветви вишни

и окрашивает одни кусты

в жёлтый цвет, а другие в красный,

но печаль в моем сердце

сильнее, чем они,

хоть и были они моей радостью

прежде, сегодня я их не замечаю,

а отвернулась и уже забыла.

Сегодня мой сын мне рассказал,

что на лугах,

на опушке тёмного леса

далеко отсюда он видел

деревья все в белых цветах.

Я чувствую, что хотела б

Пойти туда

и упасть в те цветы

и погрузиться в болото, что рядом с ними.[127]

Я предупреждала! Оно очень печальное! Так что не буду-ка я его лучше отправлять. Вот я прочитала его и села у окна, положив руки на колени. Так сильно я расплакалась, что слёзы потекли мне на руки, прямо на руки.

И я подумала: что ж, это стихи. В стихах не обязательно должна быть рифма. Они лишь должны будить в тебе воспоминания и выворачивать душу наизнанку.

С мыслями о тебе,

Мама

Дорогой Шкип,

Думаю, ты слышал, что мирская жизнь тянет вниз духовную. Так все говорят. А вот чего, кажется, никто не понимает, так это того, что всё работает наоборот, что это духовная жизнь разрушает мирскую. Придаёт каждому удовольствию неприятное послевкусие. Единственное, что представляется правильным, – это стремление к Господу, хотя это последнее не всегда кажется приятным или хотя бы естественным.

Так что вот, я всего-то на минуточку хочу побыть женщиной, повести себя так, как естественно вести себя женщине, а через десять секунд после того, как я ей побуду и так себя поведу, мне хочется лишь одного – убежать от всего этого к Господу. Которого я так не люблю. Ты мне нравишься куда больше.

Но я должна исполнять Господнюю волю. А Господняя воля для меня – это делать всю работу, что лежит у меня перед носом. Романтические отношения к ней не относятся. Убежать бы отсюда к нашей любовной интрижке! Убежать в Каокуен…

Ты понял, о чём я? Может, да. Может, нет.

Я могла бы сказать и больше, но просто повторила бы те же мысли другими словами.

Кэти

P. S.: Я подбросила монетку на удачу и адресовала эту записку Уильяму Сэндсу. Может, ты её получишь, а может, и нет.

Шкип внимательно рассмотрел конверт. Письмо прошло через американское почтовое отделение в Сан-Франциско.

Придётся раз и навсегда попрощаться с женским полом. И со многим другим.

– Уверены, что полковника больше нет? Что он мёртв? – спросил он у Миня.

– Да. Если бы он был жив, я бы всё ещё это чувствовал. – Минь отложил палочки для еды и нежно прикоснулся к груди, чтобы указать, чем именно.

– Я понимаю, о чём вы.

– Полковник умер. Сердцем чувствую.

– Да. Определенно. Я это тоже чувствую.

Шкип окинул комнату взглядом, всматриваясь в плитку пола, в стены, в затянутые паутиной вентиляционные отверстия в карнизах, ища разгадку – что же сулят грядущие дни?

Всё, что находилось у него перед глазами, внезапно и необъяснимо было перекрыто одним-единственным никак не относящимся к делу воспоминанием о моменте, который он пережил много лет назад, когда ехал с однокурсниками из Луисвиля в Блумингтон после гулянки на выходных: в руках баранка, на часах три ночи, янтарные лучи фар на пятьдесят ярдов разрезают лежащую впереди безмолвную тьму. Дует обогреватель, в закрытом салоне стоит густой, пьянящий запах молодости. Его друзья уже спят, а он ведёт машину, по радио звучит музыка, а весь мир окутывает усыпанным звёздами покрывалом бескрайняя американская ночь.

* * *

Утром семнадцатого марта, за день до дня рождения тёти Зянг, капитан ВВС Республики Вьетнам Нгуен Минь сидел с миской лапши за одним из множества столиков под навесом на большом автовокзале в сайгонском районе Тёлон. Он был голоден. Лапша была вкусна. Он подхватывал её палочками, засовывал в рот и втягивал вниз по пищеводу, после каждого глотка утирая подбородок белым носовым платком.

От вида дымящихся горшков с рисом и креветками, ото всех этих автобусов, всего этого бензинового чада и воя клаксонов голова шла кругом… Возможно, его чувствительность обострилась – хотя и самую малость – потому, что он не любил возвращаться домой.

Два унтер-офицера США строили вьетнамских пехотинцев, патрулирующих автовокзал Тёлон. Со времени наступления коммунистов в мае прошлого года, начавшегося всего через пять месяцев после большого Тетского удара, количество патрулей увеличили вдвое. Оба сержанта отошли в сторонку вместе с командиром патруля и сели прямо на землю, чтобы побеседовать. Соотечественники Миня сидели на корточках, не отрывая пяток от земли и обхватив руками колени.

Сейчас со смерти полковника прошло уже больше месяца. За весь прошлый год он видел его от силы несколько раз, однако полковник оставался для него более чем реальной фигурой. Без фигуры полковника, маячащей между его взором и этими американцами, они предстали перед ним как есть: праздными, растерянными, простодушными, бестолковыми – чудовищными младенцами с заряженным оружием в руках. Сама мысль о том, что эти люди в принципе могут сражаться на чьей-либо стороне, была предельно дурацкой.

В автобусе он выбрал место у окна, немного приоткрыл стекло и застегнул ворот рубашки. Машина выехала из города по трассе № 7 – хорошей дороге, построенной американцами; мимо проносились повозки, запряжённые ослами, велорикши, трёхколёсные фургончики; рисовые чеки, по которым, прочерчивая в грязи борозды однолезвийными плугами, неспешно брели буйволы, а из зелени уже засаженных участков торчали головы серых и белых цапель; женщины, торгующие бензином в стеклянных банках; каменные печи, в которых дымился, обращаясь в угли, сухой хворост, – у таких же точно печей прямо сейчас, вероятно, хлопотали его тётушки и двоюродные сёстры, готовя праздничное угощение ко дню рождения тёти Зянг. Дядя Хао хотел, чтобы он уладил там вопрос о владении и аренде дома – вопрос, который многие годы лежал задвинутым в долгий ящик, но вот теперь дяде вдруг взбрело в голову во что бы то ни стало с ним разобраться. А ещё он должен был поговорить с этим человеком по фамилии Чунг и послать его в Сайгон.