Дымовое древо - Джонсон Денис

– Я стою прямо за вами.

– Нет. Думаю, ты уже приступил к операции по спасению собственной задницы. Ну так валяй, доведи её до конца. Спаси себя сам.

– Дядя…

– Думаю, я вернусь в Штаты. А то меня тут пару недель назад отозвали на родину.

– Знаю. Кродель рассказывал.

– Я сделаю всё возможное, чтобы не впутывать тебя в это дело.

– Дядя, останьтесь здесь.

– Я уже засучил рукава для работы. Отступать некуда.

– В смысле, здесь, прямо вот тут, на вилле. Они ничего не знают об этом месте.

– Если они хоть что-нибудь знают, то знают и об этом месте – потому что ты им всё разболтал.

– Так меня и не спрашивали! Они говорили только о Каофуке. Как будто думали, что я квартирую там.

– Ну-ну, так я и поверил.

– О Каокуене они вообще ничего не знают. Ровным счётом ничегошеньки. Кто бы нас ни слил, он им ничего не сказал.

– Думаю, Шкип, это был ты.

– Да нет же, дядя!

– Ну а кто тогда? Уж явно не Шторм.

– Никогда бы его не заподозрил. Но не знаю, не знаю…

– Нет. Этот бы даже давления не почувствовал. Обезьянья натура. За это мы его и любим.

– Ну а Хао?

– Хао – хороший человек. К тому же Чунг – его друг. Быть такого не может.

– А что насчёт Миня?

– Везунчика-то? Похоже, он тоже не в том положении, чтобы на него можно было надавить. Да и знал я его ещё совсем сосунком.

– Тогда почему вы обвиняете меня? Меня-то вы знаете с самого моего рождения. Мой отец был вам братом.

– Не могу этого объяснить, Шкип. Вот есть в тебе что-то этакое, и всё тут. В тебе нет ни грамма благонадёжности.

– Дядя. Господин полковник… Я вас не предавал.

– Неужели я просто дурак?

– Дядя, – заверил Шкип, – я вас люблю. Я бы ни за что не пошёл на такое. Я правда люблю вас, дядя.

– Это-то, может, и верно. Оно, может, и так… Но любовь и благонадёжность – это разные вещи. – Полковник воззрился на Шкипа, и в его глазах мелькнула душераздирающая мольба. – Что же я в конце концов думаю? Я думаю, что молодые люди обретают счастье на войне. И я чертовски рад, что тебе, Уилл, это удалось. – Он сел поудобнее и вздохнул. – Пообщайся пока с моей задницей, а то башка что-то разболелась.

Обязанности Сэндса – хотя никаких непосредственных обязанностей у него и не было – помешали ему присутствовать на церемониях прощания с полковником: что на семейной службе, состоявшейся через две недели в Бостоне, что на военной панихиде, проведённой в следующем месяце в Бетесде, в штате Мэриленд. Поначалу полковника якобы заколола ножом в Дананге какая-то проститутка; затем горло полковнику перерезал брат его вьетнамской любовницы в дельте Меконга; потом полковника то ли запытали до смерти, то ли попросту прикончили вражеские агенты – так от отчёта к отчёту история его гибели постепенно превращалась в нечто пристойное и заслуживающее всяческого уважения.

Когда Сэндс об этом узнал, он стоял за виллой и наблюдал, как трое подростков донимают водяного буйвола, что мирно дремал в грязи на другом берегу ручья. Один бил его по крупу босой пяткой, а двое других тыкали ему в спину хворостинками. Бык – или нечто, напоминающее быка: ноздри, крутые рога, костлявые бёдра и гряда позвонков – даже не шелохнулся. Из цветущих над ними кустов бугенвиллеи появилась женщина, мать пацанов – кто-то из местных властей – поманила зверя пучком зелени, и его громадная туша вздыбилась из ила, будто некая геологическая формация. Сэндс услышал звук автомобильного двигателя и хлопанье дверей. Впрочем, это он понял уже постфактум. Направляясь к дому, встретил Хао и Миня – они вышли на его поиски. Хао сжимал в охапке несколько писем. В движениях у Миня имелась какая-то странная нерешительность, некое скорбное осознание того, что дядю и хозяина дома стоило бы оставить наедине, – и Шкип спросил:

– Что такое?

– Мистер Шкип, должно быть, вам пришло известие о том, что полковник умер.

– Умер?

– Случилась беда. Мы узнали это от господина сержанта. Он передал мне для вас письмо.

Утратив дар речи, Шкип провёл их в столовую, и все трое сели за стол. Один из конвертов пришёл без марки. Он разрезал его своим бойскаутским перочинным ножом.

Шкип…

Тут одни ребята с Трёх Верхних Этажей вытащили меня из нафталина и решили позадавать мне вопросики. Похоже, новости у нас хуже некуда. Говорят, полковник-то всё. Не довёл до конца свою миссию.

Кто-то выбил старикану пробки, а вот кто именно – они там не в курсе. Ну, это с их слов.

На этом у меня пока всё. Постараюсь разнюхать побольше. Как только узнаем, что да кто, передам тебе весточку – и, бля буду, уж придётся тогда мне замарать руки. Всю кровушку из этого пидораса высосу!

Б. С. Шторм

– Не верю. Не могу поверить. – Однако на деле Шкип верил.

– Это мистер Джимми так сказал.

Шкип принялся подыскивать слова и как бы со стороны услышал собственный голос:

– Госпожа Зю готовит обед.

Ни Хао, ни Минь ничего не ответили.

– Где Чунг?

Хао сказал:

– Он на Меконге. Мы забрали его.

– Он об этом знает?

– Ещё нет. Туда Минь поедет.

– Могу дать тебе для него немного денег.

– А много и не надо.

– Договорились.

– Госпожа Зю… вы поели? Я ей скажу. Сварит супа. Я ей скажу.

Пораженный способностью ничтожных физиологических потребностей заглушать столь глубокие переживания, Шкип приказал подать к столу суп и рис. Гости ели медленно и как можно тише, в то время как сам он не уделил пище никакого внимания и вскрыл два других конверта, которые, как выяснилось, содержали три письма и одно стихотворение:

30 января 1969 г.

Дорогой Шкип,

Пишет тебе пастор Пол из Первой лютеранской церкви у нас в Клементсе. Надеюсь, ты позволишь называть себя Шкипом, и, надеюсь, ты не против, если я напишу тебе несколько слов о твоей замечательной матушке. Сижу я сейчас у себя за письменным столом и вспоминаю, как она, бывало, навещала меня и садилась на стул прямо рядом с ним. Можно сказать почти наверняка, она и сейчас незримо пребывает в этой комнате, по крайней мере, в духовном плане. Я только что пришёл с её поминальной службы. Поистине вдохновляет то, в скольких сердцах оставила она след, сколько жизней обогатила своим тихим и скромным присутствием.

Лично я с тобой не знаком, но твоя мать была всем нам в церкви очень дорога. Не то чтобы она неукоснительно посещала воскресные богослужения, однако по разу – по два в неделю заглядывала ко мне. Приходила после обеда лишь с тем, чтобы поздороваться и поболтать, и часто спрашивала меня о проповеди, которую я готовил к следующему служению. Когда разговор заходил о том, о чём я думаю и что собираюсь сказать, это обычно означало: в следующее воскресенье стоит готовиться к тому, чтобы обратиться к пастве с более задушевным словом. Так естественным образом влияла одна лишь её близость. И пусть я и не могу назвать её прилежной прихожанкой, многие воскресенья она осеняла нас своим духовным присутствием. И дух её пребывает с нами и поныне.

Последние три месяца или около того твоя мать сделалась очень духовной. Похоже, у неё совершился духовный поворот. Казалось, она что-то почувствовала, как будто дух её ощутил, что её земной путь поворачивает к дому. Надеюсь, мои слова не покажутся тебе неуместными или сказанными «не в склад и не в лад», как говорят ребятишки.

Прилагаю эту записку к листку, что она сама собиралась тебе отослать. Я нашёл его сложенным и готовым к отправке. Конверт не был запечатан, но адресован он тебе, поэтому я наклеиваю штамп и отправляю его адресату (сам я его не читал).

Пол Коннифф,

пастор Первой лютеранской церкви г. Клементс

(«Пастор Пол»)

Дорогой мой сынок, Шкипер!