Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

в беседе с В. Дувакиным, — «сейчас мне было бы трудно сделать такой дотошный комментарий, какой я сумел сделать тогда»[1181].

Труды и дни продолжились в Ленинградском университете, который З. закончил в 1926 году, и, что не менее важно, продолжились в тесном общении с историком, феноменальным знатоком архивов П. Щеголевым и кругом «старорежимной» питерской интеллигенции. Труды, заметим, изрядные: в том же 1926 году он выпустил сборник «Ленин в зарисовках и воспоминаниях художников», за ним, без паузы, вышли еще пять — «Грибоедов в воспоминаниях современников», «Дневники А. Н. Вульфа (Любовный быт пушкинской поры)», «История одной вражды. Переписка Достоевского и Тургенева», «Несобранные рассказы Чехова», «Молодой Ленин в жизни и за работой: По воспоминаниям современников и документам эпохи»[1182].

И почти всё по неизданным материалам, почти всё по новонайденным источникам, ибо, — вспоминает З., — «именно в поисках еще не выявлявшихся реликвий отечественной культуры уже в те ранние годы я увидел назначение своей жизни…»[1183]. На него обратили внимание, и М. Кольцов, с которым он познакомился в доме П. Щеголева, сначала предложил З. стать корреспондентом «Огонька» в Ленинграде, а затем в 1930 году позвал в Москву — для того, чтобы составить собрание сочинений Чехова как первое книжное приложение к «Огоньку». Задание отличное, но З. снедали гораздо более амбициозные цели, и уже 1 марта 1931 года он, при поддержке М. Кольцова и под эгидой, как ни странно, РАППа, приступает к работе над первыми тремя книгами задуманной им серии «Литературное наследство».

И так уже до самой смерти: из 97 томов «ЛН», вышедших за 57 лет, 45 томов подготовлены под непосредственным руководством З., а если прибавить еще 11 книг в серии «Художественное наследство», тоже возникшей по его инициативе в 1947 году, то… Как не впасть в потрясение, в особенности учитывая, на какое время пришлась золотая пора этого проекта, ставшего, — по остроумному замечанию Г. Морева, — одной «из грандиозных интеллектуальных строек коммунизма»[1184]!

Объяснений, сходящихся в один фокус, два. Прежде всего, — как 30 декабря 1948 года заметил К. Чуковский, — «героическая, сумасшедшая воля» самого З.[1185]

Это был человек-танк, — говорит И. Толстой, сценарист и ведущий ТВ-фильма «Хранители наследства» (2013). — Это был человек-пулемет. Это был человек-ракета СС-300. Для того чтобы провести атомный ледокол «Литературного наследства» через чудовищные арктические льды, нужен был талант предпринимателя, менеджера, редактора. Илья Зильберштейн — это пример продюсера в отечественной культуре, только он был продюсер в книжной области[1186].

Однако, при всем уважении к таланту и воле, признаем, что еще и обстоятельства сложились удивительным образом: по недосмотру властей редакция «ЛН» до поры до времени никому, кроме Президиума Академии наук, напрямую не подчинялась. Главлит, конечно, и тут не дремал, так что в анналы издания вошли и беспощадные цензурные выдирки, и то, что том блоковских писем к жене начали готовить в 1947-м, а выпустили только в 1978-м. Но, — рассказывает А. Галушкин, —

все-таки это была такая академическая ниша или подвал, мимо которого большое начальство проходило по своей «магистральной дороге», не обращая внимания. Ну, сидят в подвале какие-то энтузиасты, что-то кропают, издают небольшим тиражом… Такая академическая шарашка. В 1940-е годы, когда выходили наиболее объемные тома «ЛН» по Белинскому, Некрасову, в редакции работали только два человека, ютились в маленькой комнатке, в которую даже не заходила уборщица. <…> Как результат — том, посвященный русской консервативной мысли, вышел в 1935 году, а том, посвященный русскому символизму, действительно в 1937-м…[1187]

Надо ли удивляться, что и авторы вокруг редакции собирались соответствующие: сплошь буржуазные спецы, «отнюдь, — как напоминает С. Шмидт, — не принявшие социалистических лозунгов интеллигенты»[1188] — словом, недобитая контра. Так что потребовался скандал с 65-м томом «Новое о Маяковском», в 1959 году инспирированный доносами Л. В. Маяковской и сусловским помощником В. Воронцовым, чтобы власть взялась за кнут: назначили комиссию во главе с К. Фединым, струсившим тут же, следующий, 66-й том до печати не допустили, «ЛН» подчинили ИМЛИ АН СССР и издательству «Наука»[1189], а З. все-таки собрались уволить.

Однако — благодаря, прежде всего, заступничеству Л. Арагона — не уволили, и З. продолжал вести себя в редакции как самодержец. О его человеческих качествах отзываются в общем-то дурно: эгоцентричен, заносчив, вздорен, в денежных делах нечистоплотен, к любой критике нетерпим. И к людям, — вернемся к рассказу А. Галушкина, —

относился очень производственно. Если кто-то из коллег оказывался в беде — будь то тюрьма, лагерь, больница и пр., — он мог сделать все, чтобы вернуть его «в строй». Как только положение исправлялось, он начинал видеть в человеке только автора, который никак не может сдать необходимый материал[1190].

Достаточно упомянуть, что его отношения с С. Макашиным, таким же, как он сам, сооснователем серии[1191],

к концу жизни стали напоминать отношения Станиславского и Владимира Немировича-Данченко, описанные в «Театральном романе» Булгакова. <…> Были ссоры, даже публичные, отказ от рукопожатия, апелляции к инстанциям и прочие неприятные вещи.

Тем не менее коллеги, осознавая уникальность, «штучность» З., всё это терпели. И власть терпела тоже. В особенности после того как он, трижды побывав в Париже (1966, 1975, 1978 годы), не только сумел наладить отношения с эмигрантами первой волны, но и вернул на родину более 18 тысяч бесценных документов, а также свыше ста произведений искусства, поступивших в 19 музеев, библиотек и архивных хранилищ, причем практически все было получено им безвозмездно.

Сейчас дурной характер З., разумеется, вспоминают, но уже с улыбкой. А вот без малого сто увесистых томов «Литературного наследства» навсегда с нами. И его огромное (2300 работ!) собрание картин, рисунков, скульптур, других артефактов, в 1985 году переданное им в дар ГМИИ имени Пушкина и составившее основу Музея личных коллекций[1192], навсегда с нами тоже.

С самых ранних пор он был одержим, конечно, но, — как сказано им незадолго до смерти, — «одержим любовью к русской литературе и к русскому изобразительному искусству, <…> ставшим для меня бескрайним океаном прекрасного»[1193].

Соч.: Художник-декабрист Николай Бестужев. М.: Изобразит. искусство, 1988; Парижские находки: эпоха Пушкина. М.: Изобразит. искусство, 1993.

Лит.: И. С. Зильберштейн: штрихи к портрету: К 100-летию со дня рождения М.: Наука, 2006.

Зимин Александр Александрович (1920–1980)

С 1938 по 1941 год З. учился на историческом факультете МГУ, но в связи с эвакуацией получил диплом Самаркандского университета (1942). Дальше классический (и замечательно по тем временам беспроблемный) путь академического ученого: аспирантура в Институте истории Академии наук СССР, а после