Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

прах бросает стяг кровавый —

И бунт раздавленный умолк (3, 225).

«Россия, встань и возвышайся»

До 26 августа 1831 года Варшава дважды сдавалась русским. Первый раз (1794) — после того как армия А. В. Суворова овладела её предместьем на правом берегу Вислы — Прагой. Русский офицер Ф. Н. Глинка, увидевший его почти через два десятилетия, писал: «Мы поехали посмотреть на Прагу, которая за 20 пред сим лет не уступала в красоте, великолепии и даже в обширности и богатстве самой Варшаве. Переезжаешь Вислу, едешь чрез Прагу — и не видишь её! Тут только одни пространные поля, засеянные хлебом, разрушенные окопы и бедные дома. Где же Прага? Её нет: она высилась, как кедр ливанский; прошёл мимо герой — и странник не находит места, где она была! Суворов, победив отдалённость и все неслыханные препятствия, принёс, так сказать, в горсти небольшое число уматерелых в победах воинов под самые стены Варшавы и стёр Прагу с лица земли».

Второй раз польская столица покорялась силе русского оружия 27 января (8 февраля) 1813 года. Сдачу города принимал генерал от инфантерии М. А. Милорадович. Вручение ключей от города было назначено в Мокатове в два часа после полудня. Небольшая свита генерала собралась в садовом домике. Перед его крыльцом стоял эскадрон Ахтырского полка. Свидетель церемонии Ф. Н. Глинка вспоминал:

«Ровно в два часа передовой посланный возвестил скорое прибытие депутатов. Любопытство подвинуло всех к окнам. Сперва показались вершники из Польской народной гвардии, и вдруг богатая карета, восьмью английскими лошадьми запряжённая, сопровождаемая отрядом сей же гвардии, загремела и остановилась у крыльца. Эскадрон отдал честь. Вслед за первою подъехала такая же другая. Эскадрон повторил приветствие. Префект Варшавы, мэр, подпрефект, два члена духовенства, бургомистр и ещё пять или шесть человек в нарядных шитых мундирах, с разноцветными перевязями через плечо собрались на крыльце.

Двери настежь — и гости вступили в комнату. Между ними находился тот самый старик, который вручал ключи Суворову. Толпа отшатнулась. Генерал Милорадович выступил вперёд. „Столица герцогства Варшавскаго в знак миролюбивого приветствия победоносному русскому воинству посылает сие“, — сказал префект, поднося хлеб и соль. „Вот и залог её покорности знаменитому оружию всеавгустейшего императора Александра I“, — прибавил мэр, подал знак — и старец вручил генералу золотые ключи. Все поклонились очень низко. У некоторых блеснули слёзы на глазах…

Генерал Милорадович отвечал со свойственными ему благородством и красноречием. Он говорил, между прочим, что для государя, который подъемлет меч только для расторжения оков, воюет для мира и покорять народы желает одною благостию, ключи сии будут тем более драгоценны, что они не обагрены кровью. „Ваши храмы, законы и самые обычаи, — продолжал он, — останутся неприкосновенны, жизнь, собственность и дома граждан — не подвержены никакой опасности. Пища кроткой души императора — благотворение“».

И вот третье покорение Варшавы за какие-то тридцать семь лет! Было от чего волноваться лучшим умам России. Пушкин не желал зла полякам и, предваряя события, писал:

В боренье падший невредим,

Врагов мы в прахе не топтали,

Мы не напомним ныне им

Того, что старые скрижали

Хранят в преданиях немых,

Мы не сожжём Варшавы их,

Они народной Немезиды

Не узрят гневного лица

И не услышат песнь обиды

От лиры русского певца.

Гнев поэта был направлен не на простых людей, а на тех краснобаев, кто делал политику и разжигал низменные страсти. Поэтому он с позиции победителя напоминал парламентским говорунам о их недавних наветах и с иронией спрашивал, в каких границах они хотели бы видеть Россию:

Но вы, мутители палат,

Легкоязычные витии,

Вы, черни бедственный набат,

Клеветники, враги России!

Что взяли вы?.. Ещё ли росс

Больной, расслабленный колосс?

Ещё ли северная слава

Пустая притча, лживый сон?

Скажите: скоро ль нам Варшава

Предпишет гордый свой закон?

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

Наш Киев дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов? (3, 225–226)

Великому поэту и в страшном сне не могло предвидеться, что его не столь уж отдалённые потомки допустят увод от России не только Литвы, Украины, но и других национальных образований; что её западная граница отодвинется не только во времена Андрусовского мира с Польшей (1667), но ещё ниже по шкале исторической жизни — в эпоху Ивана Грозного, а его далёкий собрат по профессии с надрывом сердца будет стенать:

У карты бывшего Союза

С обвальным грохотом в груди

Стою. Не плачу, не молюся,

А просто нету сил уйти.

Я глажу горы, глажу реки,

Касаюсь пальцами морей,

Как будто закрываю веки

Несчастной Родины моей…[117]

Да, канули в Лету годы, когда поэт с гордостью за свою страну мог спрашивать её ненавистников:

Ваш бурный шум и хриплый крик

Смутил ли русского владыку?

Скажите, кто главой поник?

Кому венец: мечу иль крику?

Сильна ли Русь? Война и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Её, беснуясь, потрясали —

Смотрите ж: всё стоит она!

А вкруг её волненья пали —

И Польши участь решена…

Следующая строфа посвящена генерал-фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу, который подавил восстание, а при взятии Варшавы был контужен:

Победа! Сердцу сладкий час!

Россия, встань и возвышайся!

Греми, восторгов общий глас!..

Но тише, тише раздавайся

Вокруг одра, где он лежит,

Могучий мститель злых обид,

Кто покорил вершины Тавра,

Пред кем смирилась Эривань,

Кому суворовского лавра

Венок сплела тройная брань.

За усмирение восставших поляков Паскевич был удостоен титула светлейшего князя с прибавлением приставки «Варшавский» и назначением наместником Царства Польского. В войсках И. Ф. Паскевича служил полковник А. А. Суворов, внук генералиссимуса. Иван Фёдорович направил его в Петербург с известием о падении Варшавы, а Пушкин в последней строфе своего стихотворения воздал должное деду Александра Аркадьевича, благословляющему генерал-фельдмаршала:

Восстав из гроба своего,

Суворов видит плен Варшавы;

Вострепетала тень