Горы дышат огнем - Веселин Андреев

почти окружены, открытым оставался только наш правый фланг, у реки.

Несколько партизан бросились вверх по горе и открыли огонь по тем, кто стрелял в нас с тыла. Наши одиночные выстрелы терялись в гулком треске вражеских автоматов. На расстоянии пятидесяти шагов от вершины склон переходил в широкую ровную площадку: снизу она была неуязвимой, и с нее можно было контролировать всю местность под горой.

Полицейские, обходя нас с тыла, овладели площадкой.

Мы лежали в глубоком снегу. Нас угнетала мысль, что патроны тают, что враг сжимает кольцо. Если это ему удастся, нам конец. Только какая-нибудь случайность может нас спасти...

И едва командир успел дать команду «В атаку-у!», как разноголосый, отчаянный крик заглушил его слова: «Ура-а-а!» Бойцы поднимаются в редкую цепь-полукруг, все в снегу, разъяренные. Стефчо машет рукой: «Вперед, ребята!» — и бросается в самую гущу врагов. Бай Горан бежит согнувшись — мне кажется, что он корчится от смеха. Но нет, он не смеется. Лена затянула поясом свою тонкую талию, и штормовка растопырилась над брюками гольф, как юбочка балерины. Она не закрывает рта, наверное, кричит «ура». Гошо быстро стреляет с колена, на бегу перезаряжает винтовку. Молодец парень! Колка обгоняет его, возвышаясь над всеми в своей короткой шинели. Коротконогий Папратачко с трудом пробирается по снегу, но весь устремлен вперед. Мы все подшучивали над ним, а вот поди же ты! Нагибается и Чавдар, но он не может и не хочет слишком низко кланяться пулям врага, стреляет на ходу.

Мустафа кажется еще более широкоплечим. Короткошеий, он втянул голову в воротник штормовки. Данчо мчится, склонившись в одну сторону. Он до того худ, что кажется, вот-вот сломается. Алексий бежит согнувшись, вытянув шею, будто вынюхивает куропаток, и все время прижимает приклад к подбородку. Тошко кричит и стреляет, вряд ли он осознает это, но кажется, что хочет сказать Стефчо: «Ну вот, посмотри на меня в бою...» Пенко бьет по врагам из своей короткой «итальянки» и все время оглядывается назад: «Давайте, товарищи, раздавим их!» Асен бежит как будто медленно, он всегда выглядит медлительным, но не отстает.

Я был рядом с ними, они запечатлелись в моей памяти, как на фотоснимке, который я сейчас проявляю. Вот они, застывшие и в то же время динамичные.

Полицейские в смятении — какой-то начальник размахивает пистолетом: «В атаку! В атаку!», но никто не поднимается. Он громко ругается, но внезапно хватается обеими руками за грудь и валится лицом вниз. Это Орлин сразил его. С лица Орлина не сходит улыбка, но он сосредоточенно и просто делает свое дело. Дай-ка я тебя расцелую, браток Орлин! Несколько полицейских обращаются в бегство, но большинство держится, усиливает огонь снизу из-за буков. «Вы у нас, голубчики, ляжете, а потом, может быть, и не встанете!» — кричит Караджа и вдруг падает на землю. Я склоняюсь к нему, но он уже вскочил.

Эх, были бы сейчас у нас автоматы!..

— Комиссар, на правый фланг! — командует Стефчо.

Велко машет мне рукой, и мы подбегаем к речке. За ней — невысокий, но крутой склон. Кольцо не замкнуто только там. Быстро! Стертые подметки скользят, мы поднимаемся, падаем, снова поднимаемся, глаза лезут из орбит, мурашки бегут по спине: не подстрелят ли нас? «Ты, конек вороной, передай, дорогой, что я честно...»

Наконец-то! Мы высовываем головы из-за гребня горы. Вот они, человек двадцать идут снизу.

— Первое отделение, заходи с фланга! Второе отделение, огонь! — кричит Велко. Мы создаем шум, перебегаем с места на место. Меня душит кашель... Проклятый табак! Полицейские могут понять, сколько нас, стреляют, зарывшись в снег, но, когда один из них вскрикивает, вероятно раненный, все пятятся за близлежащие скалы. Плохо! Выбить оттуда мы можем их только гранатами. Надо хотя бы задержать их там. Мы ползем к этим скалам. «Готовь гранаты!» У Велко действительно есть граната, но, чтобы поразить врагов, мы должны подобраться вплотную, а это опасно. Вместо того чтобы бросить гранату, наугад посылаем в их сторону несколько пуль.

Но что это? Полицейские вдруг обращаются в бегство. Мы с Велко устремляемся за ними, стреляем на бегу. Один из полицейских зарывается носом в снег и кричит, наверное, думает, что ранен, но потом проворно вскакивает, полы шинели развеваются на ветру. Ух какое удовольствие!

Велко улыбается мне, мы уже выбились из сил, и он жестами показывает: «Нам их не догнать». Мы удалились от четы, выстрелы слышатся все слабее. Снизу стремительно поднимался густой туман, он быстро поглотил полицейских. Надо было возвращаться.

Мы не снимали пальца со спускового крючка. Выстрелы звучали все отчетливей. Время от времени строчил ручной пулемет, мы крались, как охотники, в горном тумане, и отдаленные звуки обманчиво казались близкими. Мне все время казалось: вот сейчас мы увидим пулемет... я убиваю пулеметчика, кошу захваченных врасплох гадов, те мечутся, обезумевшие...

Господи, сколько раз я воображал, что располагаю каким-то адским оружием, — может быть, огнеметом, может быть, гиперболоидом инженера Гарина — и жгу, жгу... пока не просыпался...

Пулемет замолкает, слышны только голоса товарищей. Мы подаем им сигналы и вдруг натыкаемся прямо на них. Они бросаются целовать нас, все возбужденно кричат, перебивают друг друга. Первая атака полицейских не удалась, они поднялись снова. Мильо кричит: «Первое пулеметное отделение, огонь!», потом: «Бомбометы, вперед!» Полицейские держались, но их как следует прижали... Тошко поднимает полы своего пальто, чтобы показать, как развевались их шинели, когда они бежали. Папратачко утверждает, что чуть было не свалил двоих. («В следующий раз свали одного, но наверняка!» — советует ему Данчо.) Было, конечно, и бахвальство, но мало. После этого боя мы сочли, что нам все под силу.

Даже сдержанный Алексий-Конспирация хлопает меня по шее и клокочущим голосом кричит:

— Ну и сила же мы, братец!

— Еще какая! — трясет его за плечо Караджа.

— Мать моя, ну и комиты же мы, здорово мы их! — в совершенно не свойственном ему стиле заговорил Папратачко.

Только Мустафа не может радоваться: он потерял свой пистолет. Наконец успокаивает себя:

— Ладно, невелика беда, достану другой! У них их много.

Но слишком ли много шутливого в моих описаниях? Но что делать — не я создал ребят такими. Сегодня я понимаю: было время, когда я в силу неопытности и излишнего пафоса, присущего молодости, вел рассказ очень серьезно, все время стараясь внушить мысль, что все эти события преисполнены героизма, а ведь следовало просто показать ребят такими, какими они были.

Уже воцарилось спокойствие, когда из темноты