Горы дышат огнем - Веселин Андреев

в важные моменты, в землянку вошел Пенко. Ему предстояло вернуться на Мургаш. Мы приняли жестокое, но единственно верное решение — разлучить отца и сына, по крайней мере не погибнут одновременно. Пенко подошел к Стефчо и что-то шепнул ему на ухо. Командир схватил винтовку и выскочил из землянки, а следом за ним — Велко.

Оказалось, что Данчо услыхал какой-то шум, похожий на человеческую речь, доносившуюся снизу. Втроем они вслушивались в снежную тишину. На холме, напротив того места, где они находились, часовой помахал своей винтовкой вверх-вниз — это был сигнал тревоги. Человеческие голоса, никаких сомнений! Но неужели полицейские стали бы так шуметь? Может, это порубщики, решившие свалить в далеком лесу несколько буков?

Стефчо отдал приказ, и первое отделение, находившееся в боевой готовности, заняло позиции над землянкой. Бойцы, нервно поглаживая винтовки, залегли за буками, устремив взгляды вниз, где все громче звучали голоса.

Второе отделение осталось в лагере. Уже собраны рюкзаки, в последний момент мы вспоминаем, что забыли что-то, куда-то делось ружейное масло. Кто-то будит спящих. Мустафа ворчит: «Оставь, это не по-товарищески! Я только что лег!» В землянку вбегает командир. Увидев, что некоторые лежат, он колеблется какой-то миг. Подбородок его вздрагивает, в глазах появляется та решимость, которая пробуждалась в нас в минуту опасности.

— Тревога! Полиция! Нас обнаружили. Первое отделение будет вести огонь, пока мы не развернемся. Без приказа никому не стрелять! — И, как будто он только притворялся серьезным, Стефчо подмигнул нам и, улыбнувшись, сказал: — И деритесь так, как я вас учил! Бейте их!

Тошко ответил в тон ему:

— Да мы из них сделаем фарш!

— Не хвастать! В бою посмотрим... За мной!

Пригнувшись, Стефчо вскочил в окоп у речки.

Только мы высунули головы, как застучала автоматная очередь, грохот выстрелов заглушил вопли. С тонким «жип-жип» пули крошили землю бруствера, она осыпалась струйками. Чуть приподнимешься, сразу тебя прошьют, а как стрелять, когда за низким бруствером ничего не видно?

Это был мой первый настоящий бой... Кажется, что земля сыплется мне на спину, что пули летят в мою сторону — вот сейчас в меня попадут, вот сейчас. Отвратительная дрожь заставляет меня вобрать голову в плечи. Мне жарко. Или рубашка прилипает к телу от холодного пота? Струйки земли становятся угнетающе тяжелыми, я механически стряхиваю землю рукой, но она настойчиво струится, только приподнимись — и потечет другая струйка...

В тот миг мне страстно, как никогда, хотелось жить, бездействие казалось невыносимым.

Нужно броситься вперед, в открытый бой!

— Первое отделение, по врагу залпом, огонь! — слышу я команду Стефчо.

Пули, свистевшие у меня над головой, теперь поют свое «жип-жип» где-то выше, земля больше не струится. Стефчо одним прыжком оказывается за недалеким деревом, Мустафа... Гошо... Длинный прыжок, и я растягиваюсь в пушистом снегу. Секунды достаточно, чтобы оглядеться: неподалеку толстый ствол дерева. Я ползком, приподняв винтовку, устремляюсь к нему с проворством ящерицы.

Вот он, мой бункер!

Наш маневр удался: первое отделение отвлекло огонь на себя, второе выскочило из окопа, бойцы перебегали от бука к буку.

Только сейчас я увидел полицейских. Скрываясь за холмом, они подошли уже на пятьдесят шагов, и мы оказались в пределах досягаемости для их автоматов.

Они шли выпрямившись, лишь некоторые прятались за буками.

— Не хотят залечь, щеголи. Боятся шинельки свои замарать! — прогремел голос бай Горана. Полицейские были уверены, что свернут нам шеи, как цыплятам, — ведь им известно, что нас всего девятнадцать человек, вооруженных только ружьями, несколькими пистолетами, тремя-четырьмя гранатами. А их только передо мной одним было пятьдесят...

Велко негромко кричит мне:

— Беречь патроны! Передай по цепи!

Немного заросший, зло усмехаясь, он стреляет сосредоточенно, тщательно целясь. Было обидно (тогда я чувствовал это очень сильно): они палят как сумасшедшие, а ты должен думать о каждом патроне. Я передаю по цепи команду Брайко. Кожа его отсвечивает желтизной — он, видимо, все еще нездоров, — целится спокойно, маленькие глаза его почти совсем закрываются, а после каждого выстрела он облизывает усы и почему-то дрыгает ногой.

Я видел только Чавдара, Алексия, Колку, бай Горана, но чувствовал рядом с собой всех остальных. Не знаю, как это происходит, ты стреляешь, а думаешь о чем-то другом. Сейчас товарищи были для меня миром, целым миром. Не может быть, чтобы мы не отбросили этих грязных гадов. Если я погибну, то только с этими людьми! Никогда еще я не ощущал, что товарищи так нужны мне.

Многоголосо стонал Лопянский лес, тяжелое эхо далеко разносило выстрелы, казалось, горы вздрагивали. В густом воздухе висел синий дым, пахло пороховыми газами, струился рыхлый снег, во все стороны летели щепки от веток и стволов.

Брайко с облегчением кричит:

— Попал! — И облизывает усы. Раненый полицейский отходит от бука, раскачивается из стороны в сторону и, будто не желая падать лицом вперед, мягко опускается на бок.

Пенко прикладывает ладонь ко рту:

— Это не последний! Обеща-а-ем!

Вряд ли полицейские могли его расслышать, кричал он больше для себя. Смятение, охватившее нас в самом начале, прошло, и мы кричим от лихорадочного восторга, правда весьма преждевременного.

Неожиданно огонь с их стороны ослаб, и кто-то громким голосом предложил:

— Ребята, сдавайтесь! Мы сохраним вам жизнь!

Вот чего мы никак не ожидали!

Может быть, где-то в глубине и шелохнулась радость оттого, что нас просят, кто-то даже удивленно воскликнул: «Ого!», но чувство обиды было намного сильнее. За кого нас принимают эти дураки?

— Убирайтесь вон, мерзкие фашисты! Гады!

— Да где вы видели, чтобы партизаны сдавались?

— Вот мы вам покажем, кретины!

А Стефчо так спокойно, будто он находился в неприступной крепости, убеждал врагов:

— Ведь вы пришли драться! Ну что ж, подходите, мы спустим с вас шкуру!

Во время этого необъявленного перемирия обе стороны в большей степени, чем пулями, обменивались ругательствами — уж их-то мы по крайней мере могли не экономить! А на язык мы были остры. Даже Мильо, который, казалось, не был способен в присутствии своей жены сказать соленое словцо, сейчас выражался так, что Лена только затыкала уши.

В двадцати шагах от нас за поваленным деревом Стефчо и командиры отделений вели оживленный разговор. Стефчо широко расставил руки, будто хотел обхватить неприятеля, Мильо качал головой, Брайко разглаживал усы. Неожиданно полицейские начали бешеную стрельбу, наверное, к ним подошло подкрепление. Пули свистели и перед нами, и слева, и в нашем тылу. Мы были