Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

простить ваше поведение по отношению к нашей программе.

— Вашей… программе?

— Хватит притворяться дурочкой. Программа Gnadentod, «милосердная смерть». Освобождение от страданий, которое мы тщательно подготовили и скоро предложим всем этим несчастным…

Он замолк и прищелкнул языком. Пить, как же ей хочется пить…

— Вам кажется, что вы очень современная, но вы живете в прошлом. Психиатрия в вашем понимании больше не имеет права на существование. Это заблуждение я мог бы вам простить. Я бы даже постарался втолковать вам наши революционные принципы… Но вам этого было мало, вам понадобилось вылезти за рамки своих полномочий…

— Да о чем вы говорите?

Шаги. И его голос, совсем близко:

— Я говорю об Адлонских Дамах, фройляйн. Я говорю об убийце на реке и у озера… Я говорю о непростительной агрессии, направленной против супруг нашей элиты. Это дело опасно. И в гораздо большей степени, чем вы думаете. Вы по глупости позволили Бивену втянуть вас в расследование, что недопустимо. Бивен всего лишь недалекий гестаповец, собака-ищейка, годная только на то, чтобы приносить нам улики… Но вы — другое дело, нет, мы решительно не можем позволить вам действовать…

Ее мысли в глубине черепа смятенно вились, как языки пламени. Она больше ничего не понимала. Значит, ее привязали к кровати, как овцу на жертвеннике, не из-за пожара в Брангбо и даже не потому, что она вторглась в один из «Лебенсборн», а из-за расследования! О господи. Она заплатит за информацию, которой даже не владела, во имя истины, которой не знала…

Внезапно у нее молнией мелькнула новая мысль — взрыв, распространившийся, как ей показалось, подобно кровотечению под черепной коробкой.

Менгерхаузен и был Мраморным человеком.

— Я решил поймать вас на слове, фройляйн…

— Я… я хочу пить… — удалось ей пролепетать.

Последовало молчание в молчании. Менгерхаузен размышлял. Потом снова шаги. Она плохо различала его силуэт (на нем больше не было белого халата), но, по всей видимости, он передвигался по комнате как при свете дня.

Звяканье стекла. Бульканье воды. Стук графина о поднос.

— Погодите.

Он просунул ей ладонь под затылок и приподнял голову. Прикосновение походило на змеиное, и по ее телу прошла судорога. На краткое мгновение она подумала, что вернулась белая горячка.

И тут же почувствовала, что ее коснулась свежесть, как божья благодать. Чудо свершилось. Ощущение было таким сильным, что от холодной воды губы, казалось, покрылись трещинами. Оглядываясь назад, она не понимала, как продержалась так долго… Вода наполнила ее радостью, покоем, благодарностью. Ей подумалось, что после такого счастья она может умереть…

Но ощущение резко оборвалось, отмеченное звуком стакана, вернувшегося на свое место на столе рядом с графином. Минна даже не боялась, что ей снова дали наркотик. Наоборот. Она была бы счастлива любой анестезии. Она боялась лишь страданий, на которые Менгерхаузен с присущей ему изощренностью мог ее обречь.

Она постоянно щурилась, стараясь вернуть себе четкость зрения, различить формы, определиться в пространстве. Все, что она смогла разглядеть, — плотный черный силуэт медика: тот стоял перед ней, заложив руки за спину.

— Я остановился на том, что ловлю вас на слове.

— Что… вы хотите сказать?

— Вы хотели, чтобы вас оплодотворили? Мы вам поможем.

— Вы будете меня оперировать? — удалось выговорить ей.

Мужчина засмеялся:

— Ну что вы выдумываете? Мы просто поспособствуем встрече. Ничего иного мы никогда и не делали. Вы знаете, что раньше здесь был охотничий домик? Довольно забавное стечение обстоятельств, не находите?

Минне не удавалось вычленить ни одной ясной мысли. Что все это означает? Ее изнасилуют в этой кровати, привязанную, как для вивисекции? По сравнению с муками, которые она себе вообразила, идея была почти выносимой.

— Вы ведь фон Хассель, — продолжил Менгерхаузен. — Для вас самый лучший! Мой выбор сразу пал на весьма достойного доверия человека. Производитель, с которым мы… регулярно сотрудничаем. Вершина элиты, можете мне поверить, со всех точек зрения…

— Вы не можете так со мной поступить…

Она услышала, как шаги удаляются.

— Когда вы почувствуете, как наше творение растет в глубине вашего живота, вы придете на коленях умолять меня сделать вам аборт или даже убить вас. А я посмотрю, в каком буду расположении духа.

— Нет…

— Все пройдет хорошо. Я всегда получал… очень положительные отзывы.

— Я вас разоблачу. Я обращусь к…

— К кому, на самом-то деле? Не забудьте, вы пришли сюда по доброй воле. И даже подписали документ, освобождающий нас от всякой ответственности.

У Минны не осталось времени ответить.

Дверь уже открылась и закрылась.

Пока свет растворялся под ее веками, в Минне воскресала новая надежда. Симон и Бивен придут и освободят ее. Они уже прождали столько часов и наверняка умирают от беспокойства. И наверняка ищут способ проникнуть в здание…

Успокоительный эффект этой мысли продлился недолго. Жажда уже возвращалась — и вместе с ней тоска безнадежности. «Для вас самый лучший!», «…весьма достойный доверия человек»… В словах таилась внятная ей давящая ирония. Без сомнения, он выбрал для нее жестокого эсэсовца или же обладателя непомерного члена. Того, кто заставил бы ее как следует помучиться — и отбил бы желание совать нос в чужие дела.

Ее мысли разбегались. Она увидела, как на окружающих ее стенах проступает еще более темный и плотный контур, контур животного… Stier. Бык. Zuchtbulle. Племенной бык. Она в лабиринте и сейчас наткнется на Минотавра. Она в колодце пирамиды, и ее загнал Апис, египетский бог с головой быка.

Ее обуял смех… Она сходила с ума. Она не могла в это поверить. Она…

Дверь открылась. Снова электрический свет проник в комнату широкой дугой. Человек остался неподвижно стоять на пороге. Не очень высокий, обнаженный; его скульптурные очертания вырисовывались на фоне желтой плоскости коридора. Она не видела ни его члена, ни лица, но он был похож на уменьшенную копию одной из скульптур Арно Брекера или Йозефа Торака[157], которые украшали берлинский Олимпийский стадион.

Ни слова.

Ни движения.

Атлет молча рассматривал свою добычу.

Минна запаниковала. Ее грудь вздымалась и изгибалась, но крик не шел из горла. Раздвинутые ноги образовали Андреевский крест[158] — живой, готовый к случке…

Мужчина медленно повернулся и закрыл дверь. Вернулась тьма. Но это был уже не прежний мрак. Отныне вся комната озарялась одним открытием. При всем ее ужасе у Минны сработал рефлекс, и она глянула на свои путы. И несмотря на панику, заметила одну деталь. Больше, чем деталь: ее спасательный круг!

Эти путы были ей прекрасно знакомы. Такие же использовали в Брангбо. Кожаные стяжки с металлическими застежками, расстегнуть которые