Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

визиты.

Он зажал костяной мундштук в зубах.

— Вы глубоко заблуждаетесь! Мы счастливы распахнуть свои двери перед любопытствующими! Особенно когда их имя фон Хассель!

Минна впала в растерянность — какие бы дикие измышления он ни выдавал, перед ней по-прежнему маячила добродушная простецкая физиономия, у которой на все находился ответ.

— Идемте со мной. Я хотел бы познакомить вас со своими друзьями.

116

Выйдя из здания, Менгерхаузен повел Минну к группе, распивающей лимонад под зонтом. Она шла неуверенно, солнце ослепляло ее до такой степени, что перед глазами, стоило ей моргнуть, мельтешили черные пятна.

— Друзья мои! — провозгласил врач, обращаясь к офицерам СС и их красоткам в летних нарядах. — Я счастлив представить вам баронессу Минну фон Хассель!

Уже много лет никто ее так не называл. Покачиваясь в лучах света, она робко улыбнулась и приняла предложенный ей стул. Садовая мебель была из белого кованого железа, и этот материал показался ей еще тверже в послеполуденном мерцании.

Заметив, что кувшины с лимонадом опустели, Менгерхаузен напустился на одного из слуг, стоящих поблизости, — еще одного истощенного парня, одетого в серую пижаму. Что она здесь делает, черт подери? Минна больше ничего не понимала.

К счастью, хозяева не слишком обращали на нее внимание. Мужчины продолжали перешучиваться с молодыми женщинами, которые извивались в своих прозрачных платьях, как серебристые угри в реке.

Минна прямо-таки видела, как в солнечном воздухе мелькают похотливые искорки. Эти существа, настолько светловолосые, что казались отражающими зеркалами, притягивались друг к другу с магнетической мощью.

Она угадывала за спиной присутствие Менгерхаузена, наблюдающего за своими подопечными, как улыбчивый и снисходительный школьный учитель. Чего он добивался? Зачем привел ее на этот полдник, перенасыщенный сексуальной энергией? Хотел вовлечь ее в групповуху?

Принесли лимонад. Минна набросилась на него. Ее мучила жажда, она вся горела, и потребность в алкоголе снова зашевелилась внутри, как мерзкая змея. Она налила себе два стакана подряд, даже не предложив другим. И почувствовала, что опьянела от солнца.

Закрыв глаза, она позволила прохладе спускаться по пищеводу, омывая воспаленные органы. Голоса витали над ней, но она больше не могла разобрать смысл слов.

Вдруг она вспомнила о Симоне и Бивене. Нужно собрать все силы, постараться встать и распрощаться…

— Я знаю, что вы делаете.

Она вздрогнула и обернулась, вцепившись рукой в спинку стула.

— Что вы сказали?

Он наклонился к ней, заложив руки за спину. Преподаватель, исподтишка поймавший ученика на шпаргалке.

— А что вы думали, фройляйн? Что я не разузнаю о вас все? Что я не установлю за вами слежку?

У нее снова пересохло в горле. Она была не в силах ответить.

— Вы мне нравитесь, Минна. Вот почему я вас предупреждаю. Забудьте эту историю. Забудьте Симона Крауса и Франца Бивена. Вы прыгнули выше головы.

— Я… я не понимаю, о чем вы говорите.

Его улыбка мелькнула, как взмах серпа, скашивающего пучок пшеничных колосьев, потом он обошел ее и снова наполнил стакан.

Минну загипнотизировала прозрачная стенка кувшина, сияющая струя лимонада, переливающаяся через край масса жидкости…

Она схватила стакан и выпила долгими глотками.

В эту секунду все опрокинулось.

Она увидела белый зонт.

И синее небо.

А потом — ничего.

117

Когда она пришла в сознание, все было черно. Плотной, глубокой, абсолютной чернотой. Первым ее ощущением была мигрень. Голова буквально раскалывалась. Второе ощущение — жара. Разумеется, летняя. Но эта жара сжимала ее, обволакивала плотным коконом, смешивалась с ее собственным потом, чтобы удушить окончательно. Господи, она же голая. Третьим ощущением, жутким, было то, что она связана. Запястья. Щиколотки. Широкими кожаными ремнями. Она была прикручена к кровати.

Она закрыла глаза, добавив плотности царящей тьме. Попыталась восстановить последние ясные мгновения. Увидела себя под зонтом — сияющая нестерпимой белизной картина взорвалась в глубине ее страдающего мозга — она глупо улыбалась и пила лимонад.

Ее накачали наркотиком.

Как она допустила, чтобы ее так легко провели? Она пробралась на вражескую территорию. Ей следовало держаться настороже, прислушиваться к каждому слову, приглядываться к каждому жесту. А вместо этого она доверчиво выпила первый попавшийся лимонад. Больше того, она вылакала несколько стаканов. Ей не хватило навыка борьбы с жизненными невзгодами: в ней всегда, пусть в дальнем уголке сознания, жила уверенность, что имя и богатство ее защитят…

Она попыталась сглотнуть и поняла, что умирает от жажды. Рот словно забили опилками. Все ее существо требовало пить, хоть несколько капель, лишь бы избавиться от этой суши…

Она попыталась навести хоть какой-то логический порядок в мыслях, но все ее старания размышлять здраво прерывались, словно секущими ударами, вспышками отдельных картинок, слишком яркими деталями. Трубка Менгерхаузена. Скальпель, которым он ковырялся в чашечке. Сверкающий лимонад…

Зачем ее заперли в этой комнате (глаза, хоть и с трудом, привыкали к темноте)? Что они с ней сделают? Личность Менгерхаузена заставляла предполагать худшее: пытки, медицинские опыты, изнасилования (но не им самим и даже не другим мужчиной — собаками, рептилиями, управляемыми машинами).

Она бредила. Возможно, это просто испытание. Менгерхаузен поймал ее на слове. Он будет ее изучать, чтобы решить, пригодна ли она для «службы». Она вдруг вспомнила обо всех своих усилиях (и обо всех ужасах прошедшей ночи) ради того, чтобы представить этим сволочам «достойную» кровь, — а ведь никто даже не заговорил об анализе крови…

Вернулся страх. В этой компании нацистских психов Менгерхаузен безусловно занимал видное место. Убежденный приверженец ценностей Черного ордена, он и сам наверняка был вдохновителем кое-каких отвратительных идей, и с его стороны следовало опасаться чего угодно. Возможно, он извлечет ее органы, чтобы изучить их цвет и состав… Внутренности одной из фон Хасселей, отборный материал… А может, он ее стерилизует или, наоборот, оплодотворит при помощи каких-то неизвестных технических приемов. А может…

Дверь отворилась, впустив широкий луч света. Она успела отметить: свет был желтоватым, электрическим. Значит, сейчас ночь. Она проспала много часов. На фоне освещенного проема обрисовался силуэт человека. Маленький, плотный, лохматый — Менгерхаузен собственной персоной, совершающий вечерний обход…

Он закрыл за собой дверь и позволил своему голосу заполнить тьму:

— Вы совершили ошибку, фройляйн. Серьезную ошибку…

Ответить она не могла. Все тот же песок в горле.

— Сегодня днем я сделал вид, что предупреждаю вас, но было уже слишком поздно.

Ей удалось побороть собственную немоту:

— Слишком поздно для чего?

— Чтобы отказаться, чтобы забыть, чтобы исчезнуть.

— О чем вы говорите?

Она услышала шаги. Он ходил вокруг нее, как наделенный ночным зрением хищник.

— Я мог бы еще