Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Вермахт, пройдя походным маршем от венгерской границы до Белграда, потерял всего 150 человек убитыми, при неисчислимых тысячах убитых, раненых, пропавших без вести и взятых в плен югославах. Сибиэсовский Браун, которого немцы арестовали как шпиона, но вскоре выпустили, видел этих «молодых убийц, решивших истребить сербов». Нацисты пристреливали югославов, «как Вы никогда бы не стали пристреливать собаку, даже бешеную». Югославы не сдавались; они отправляли на фронт боеприпасы на телегах, запряженных волами, которые «двигались со скоростью 4 мили в час, в то время как 22-тонные нацистские танки неслись в бой на скорости 40 миль в час». Браун с ужасом наблюдал, как сербы совершают национальный акт «самоубийства, бросая вызов Гитлеру и Новому порядку». Это было не сражение, а резня[835].

Как только немцы расправились с Югославией и вышли в долину Вардара, британские войска, Австралийско-новозеландский корпус и греческие войска на юге были обречены. Если бы немцы атаковали только из Болгарии, то греки и британцы, занимавшие выгодные позиции, были готовы дать отпор. Но поскольку немцы атаковали из Болгарии и Югославии, союзники оказались отрезаны друг от друга, запад от востока. В течение восемнадцати дней охваченные с флангов превосходящими силами противника – более чем четыре к одному – британцы вели ожесточенные арьергардные бои, пройдя почти 250 миль от Салоник до Олимпа, затем до Лариссы, Фермопил и от Фив до Афин. И все это время немецкая пехота, танки и самолеты наносили мощные удары по их флангам[836].

Арьергардные бои в Фермопилах, в которых в основном участвовали австралийцы и новозеландцы, были столь же героическим и бесполезным подвигом, как бой в Фермопилах в 480 году до н. э. царя Леонидаса и его трехсот спартанцев против десятитысячной армии персов. За прошедшие века рельеф местности изменился, не в пользу британских защитников. В древние времена проход между горами и морем был шириной всего около дюжины ярдов. С тех пор проход расширился более чем на милю. Немцы, как персы, подошли с севера. Британцы, австралийцы и новозеландцы, как спартанцы, заняли позиции в проходе и на склоне, который стал кроваво-красного цвета, когда на него упали первые лучи солнца. Немцы наступали; грохот танковых дивизий был слышен за несколько миль. Для того чтобы вести огонь, требовалось разместить орудия и пулеметы по всему склону над древним проходом. Солдаты австралийско-новозеландского корпуса так и сделали и, закрепившись на позициях, на какое-то время остановили немцев. Но британский левый фланг повис в воздухе. Уэйвелл спросил греков, не могли бы они прикрыть незащищенный фланг[837].

Они не смогли. Настолько стремительным было немецкое наступление, что, пока Черчилль выговаривал Уэйвеллу, что не получает «известий о том, что происходит на нашем фронте в Греции», бой уже закончился. 20 апреля Черчилль в телеграмме Идену в Каир спросил, удастся ли удержать Фермопилы в течение трех недель, чтобы задержать немцев и дать «стабилизироваться положению в Ливии». Эта задержка, написал Черчилль, позволит прислать подкрепление в Грецию из Египта. Он попросил у Исмея карту фермопильской позиции[838].

Ему не стоило беспокоиться. Фермопилы пали, но не через три недели, а через три дня.

Георгий II, греческий король, предположил, что теперь «обязанность Уэйвелла срочно принять меры по эвакуации своей армии». Уэйвелл и Вильсон согласились с ним. 21 апреля с таким же предложением выступили Черчилль и военный кабинет. Командующим должно быть ясно, сказал Черчилль, что главное, эвакуировать солдат, «не экономя транспортные средства». Австралийские и новозеландские солдаты, объяснил Черчилль военному кабинету, «безупречно вели арьергардные бои против значительно превосходящих сил». Они «добавили еще одну славную страницу» в свою историю. Они, возможно, достойно вели арьергардные бои, но все оказалось напрасно. Спартанцы, по крайней мере, сдерживали персов достаточно долго, чтобы афинский флот устроил засаду у Саламина, где одержал победу над захватчиками, сбежавшими на родину. На этот раз сбежали защитники. Когда томми сели на корабли, греки осыпали их цветами, как тогда, когда они прибыли в Грецию. Затем корабли отправились в плавание, унося на борту побежденных воинов[839].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

20 апреля Гитлер отпраздновал свой пятьдесят второй день рождения в специальном поезде Amerika, стоявшем на запасном пути у туннеля в Австрийских Альпах, чтобы исключить появление любого недружелюбного самолета. Но небо было чистым, и фюрер наслаждался великолепием весенних Альп, последней победой и похвалами, воздаваемыми толпой важных шишек из ОКВ, располагавшихся в своем поезде в другом конце туннеля. Гитлер повел себя удивительным образом, когда приказал, чтобы после капитуляции греческой армии – она должна это сделать, как и все его противники, – были освобождены все военнопленные. Так он отдавал дань наследникам традиций гоплитов, храбрым воинам, которые встретились в бою с современными тевтонцами, более храбрыми и более многочисленными. Гитлер не искал сражения. Он считал, что военные действия в Греции навязал ему бешеный пес Черчилль, у которого хватило безрассудства отправить свои скудные армии, чтобы помешать планам фюрера на Балканах[840].

После отвода британских и греческих войск с левого фланга генерал Трасивулос Цакалотос, командующий греческой 1-й армией, понял безнадежность своего положения в западной части страны. Цакалотос во время переговоров с командующим дивизией СС на своем фронте, попросил, чтобы ему разрешили сдаться немцам, и только немцам; несмотря на то что Цакалотос понимал, что для него война закончена, он не собирался сдаваться итальянцам, считая, что они этого не заслуживают. Муссолини, видя, что его собираются лишить возможности принять участие в переговорах, отправил представителя в Берлин, и Гитлер в очередной раз удовлетворил просьбу своего неумелого союзника. В ожидании ответа фюрера дуче продолжал атаковать Цакалотоса, в результате чего потерял еще 6 тысяч человек, и это в то время как война в Греции (или, по крайней мере, ее немецко-греко-британская часть) закончилась несколько дней назад. В итоге дуче спрятался за немцев, а британцы сбежали на Крит, опять оставив свое имущество[841].

Греция капитулировала 27 апреля. Ночью флаг со свастикой развевался над Акрополем. Всего за три недели Гитлер разгромил югославов, греков и британские экспедиционные войска. Черчилль поделил и перераспределил ближневосточные ресурсы, прекрасно зная – он сам сказал об этом Гопкинсу в январе, – что Греция, скорее всего, потеряна. С тех пор историки язвительно критикуют его за безрассудную с военной точки зрения авантюру в Греции. Это не совсем так. На самом деле это было политическое решение, подкрепленное (в недостаточной степени) военными средствами. Великобритания выполняла обязательства по отношению к Греции, чего не сделала по отношению к Чехословакии. Поступая подобным образом, Черчилль демонстрировал свойственное ему стремление действовать «по справедливости» из лучших побуждений, но зачастую не в том месте и в самое неподходящее время. Он обладал живым умом, но иногда в его голове рождались невероятные фантазии под влиянием эмоций, выдаваемых за размышления. Греция была тем самым местом, где Черчилль должен был потерпеть трагическую неудачу[842].

Роммель прогрохотал мимо Тобрука, и австралийцы затаились в нем, отрезанные от мира, словно это была единственная в мире крепость на острове, изолированность которой была неуместна. Таким образом, рухнул черчиллевский план использования Тобрука в качестве «ворот для вылазок». В Тобруке солдаты двух австралийских дивизий, 9-й и 7-й, осажденные, но время от времени получавшие помощь с моря, выглядывали из окопов, из которых они всего тремя месяцами ранее выгнали итальянцев. И там – вместе с индийцами, поляками и британцами, всего более 22 тысяч человек – находились в осаде более восьми месяцев. Лорд Гав-Гав назвал их «тобрукскими крысами». Город окружали траншеи, заграждения из колючей проволоки и минные поля. Как в Первую мировую войну, любой, кто показывался днем, едва ли доживал до вечера. В Канберре начали всплывать воспоминания о Галлиполи. Австралия отправила на Ближний Восток три лучшие дивизии, и теперь их собирались принести в жертву черчиллевской стратегии войны в пустыне. В февральской речи Черчилль сказал «о любви к нам, которая исходит из доминионов». Если учесть, что их лучшие войска скрывались в пустыне, а на горизонте возникла угроза со стороны японцев, то нельзя винить австралийцев в том, что они исчерпали любовь к королю, империи и Черчиллю. Австралия хотела вернуть домой своих солдат[843].